Варвара Яковлевна рассказала, что хорошо ей знакомая многодетная семья агронома Белозерова была раскулачена. При общей принудительной коллективизации он отказался стать членом колхоза. В результате самого Белозерова и всю семью его объявили "противниками советской власти" и не только выслали из их села, а отправили в Сибирь в концентрационный лагерь. Одна из его дочерей, пятнадцатилетняя Аня, сумела бежать в пути из эшелона, добралась до Харькова и явилась к своему брату-студенту. Теперь ее надо было как-то пристроить. Брат и обратился к Варваре Яковлевне, хорошей знакомой семьи, и попросил ее устроить Аню к кому-либо на квартиру, чтобы оформить ее в городе. Варвара Яковлевна обратилась ко многим из наших сотрудников и ко мне в том числе. Я взялась прописать ее у себя, но предупредила и Варвару Яковлевну, и Аниного брата, что они должны внушить Ане, чтобы она ничего не говорила о себе соседям в нашей общей многолюдной квартире. Мне удалось прописать ее у себя. Она оказалась довольно толковой и расторопной девушкой, к тому же и очень рослой. Вскоре я постаралась устроить ее в нашей больнице санитаркой.

Напомним, что еще в XVIII веке территория современной Аляски начала активно осваиваться русскими землепроходцами. В 1732 г. Аляску открыла русская экспедиция на боте «Св. Гавриил» под командованием Михаила Гвоздева и Ивана Федорова. Спустя девять лет, в 1741 г., Алеутские острова и побережье Аляски исследовали Беринг на пакетботе «Святой Петр» и Чириков на пакетботе «Святой Павел». Однако, полноценное освоение русскими колонистами североамериканского побережья началось только с 70-х годов XVIII века, когда на Уналашке было основано первое русское поселение. В 1784 г. на остров Кадьяк прибыли галиоты «Три святителя», «Св. Симеон» и «Св. Михаил», входившие в экспедицию под командованием Григория Ивановича Шелихова. Прибывшие на галиотах русские колонисты построили поселение — Павловскую гавань, и вступили во взаимоотношения с местными аборигенами, стремясь обратить последних в православие и, тем самым, укрепить российское влияние в этих местах.

4 июня 1741 года Авачинскую бухту на Камчатке покинули два небольших корабля под Андреевским флагом. Они взяли курс на юго-восток. Это событие явилось началом Второй Камчатской экспедиции Витуса Беринга и Алексея Чирикова. Со времени отъезда из Санкт-Петербурга минуло уже более восьми лет. Такой немалый срок ушел на подготовительные и организационные работы, получение необходимых ресурсов и материалов и, самое главное, на затяжную упорную борьбу с местным бюрократическим аппаратом, не привыкшим к столичному присмотру. Курс, которым двигались экспедиционные пакетботы «Святой Петр» и «Святой Павел», был выбран заранее, после долгих дискуссий и споров. Согласно имеющимся в распоряжении прикомандированного к экспедиции профессора астрономии Людовика де ла Кроера картам именно на юго-восточном направлении следовало искать таинственную и обширную землю Хуана де Гамы. Ее довольно часто изображали в своих работах картографы XVIII века. Никто из принимавших участие в совещаниях перед отплытием еще не знал, что представленная профессором карта ошибочна, и указанная на ней земля не более чем миф. Это заблуждение сыграло определенную роль в судьбе экспедиции, но всё еще было впереди.

Адмирал Фёдор Фёдорович Ушаков, подобно Суворову, не знал поражений – при том, что десятилетия отдал учениям и боям. Русский архистратиг не уставал восхищаться подвигами морского медведя. Когда австрийский офицер в докладе однажды упомянул «адмирала фон Ушакова», Суворов резко его прервал: «Возьми себе своё «фон», а русского адмирала, героя Калиакрии и Корфу, изволь величать Фёдором Фёдоровичем Ушаковым!». Возмущение Суворова понятно: Ушаков был, что называется, из перерусских русским, манерами напоминал простолюдина и держал себя вовсе не как аристократ-космополит. В те годы немногих блестящих русских аристократов можно было часто встретить в храме Божьем. Богомольный Ушаков, как и Суворов, cлыл исключением из правил.

Конечно, я трудился главным образом в США и казачьи дела в этой стране ближе мне, и я более в них осведомлен. Но, бывая в Европе и других частях света, прежде всего старался отыскать земляков. Несколь­ко абзацев я хочу посвятить своим впечатлениям о братьях, оставшихся в Европе.

Наша старая Россия… Июль 1914 года… Казар­мы митавцев в Ченстохо­ве… Утренние занятия и езда прошли хорошо, настроение у всех бод­рое и приподнятое, и го­спода офицеры собрались завтракать в офицерском собрании. Во время завтрака - один разговор, одна тема - война. Вдруг раздался громкий сигнал тревоги, - это полковые трубачи играли «Поход». Поход по сигналу своих трубачей означал начало вой­ны и безотлагательное выступление, по моби­лизационному плану, на театр военных дей­ствий, а дальше в бой, на защиту чести, во сла­ву России.

Ратующие за майдан в России, быть может, вы думаете, что после его победы председателями домкомов сделаетесь вы? Ошибаетесь! Председателями домкомов снова и снова будут – они. А, вот, «уплотнять» и «экспроприировать» будут как раз – вас. И тогда, как многие щеголявшие красными бантами в 17-м, и как иные киевляне сегодня, вы вдруг с удивлением и страхом поймёте, что «боролись не за то», что вышло совсем не то, на что вы «надеялись». Но будет уже поздно. И тогда вам, «мудрецам», так и не понявшим уроков истории, какой-нибудь мальчишка, ввергнутый в майданный хаос, бросит в лицо гневное: - Давал я вам право, пророк вы базарный, на моих нервах, на моей крови играть вашу вонючую революцию? Нет, не давал! Не давал я, не давал! (И. Савин)

Книга тамбовского краеведа Бориса Владимировича Сенникова, посвящена одному из самых сложных и запутанных вопросов русской истории первой четверти XX века – Тамбовскому восстанию, более известному в историографии как "Антоновщина" и основана на не публиковавшихся ранее отдельным сборником документах, которые долгое время были недоступны читателям и исследователям. Документы по истории Тамбовского крестьянского восстания, принадлежавшие тамбовскому губернскому военному комиссару, уцелели чудом. После подавления восстания и коллективизации в 1933 году они подлежали безусловному уничтожению. В архиве губвоенкома в Тамбове, в здании Зимней церкви Казанского монастыря, документы о подавлении восстания сжигались в печи. Однако при уничтожении документов возник пожар, горящие же бумаги были залиты водой и забросаны песком.

Докфильм

События 6 августа 1915 года стали последним героическим актом обороны крепости Осовец. Положение на фронте было таково, что её дальнейшая оборона не имела смысла. Спустя несколько дней Генеральный штаб отдал приказ прекратить бои и начать эвакуацию гарнизона. Эвакуация была завершена 22 августа. Уцелевшие укрепления и всё имущество, которое нельзя было вывезти, были взорваны русскими сапёрами.

В мае Государь посетил Прибалтийский край, проехав в Динабург и Ригу через Псков. Возможно было покушение поляков, о замысле которых получены были сведения. «Но, - пишет Бенкендорф, - с Императором Николаем не могло быть речи о каких-либо мерах предосторожности: они были чужды его свойствам и тому беспредельному упованию, которое он полагал на Провидение: «Бог мой страж, - говорил Государь в подобных случаях, - и если я уже не нужен более для России то Он возьмет меня к Себе». Император на маленькой фельдъегерской бричке поскакал навстречу Императрице, собиравшейся сделать ему сюрприз неожиданным приездом в Ревель. Они были первой Императорской четой, поселившейся в ревельском дворце после пребывавших там Петра Великого с супругой Екатериной Алексеевной. В Ревеле произведен был смотр флота. Посетил Государь имение Бенкендорфа Фаль. Бенкендорф вспоминает, что в Петербурге к нему явился молодой поляк, покаявшийся в намерении убить Царя. Он возбужден был слухами о повсеместном гонении против поляков. Приехав в столицу, он убедился, что поляки там спокойно служат, получают награды, видел спокойствие в столице. Молодой человек начал благоговеть перед Государем. После доклада о сем Бенкендорфа, Император принял поляка, откровенно ему все рассказавшего. Государь спросил его о будущих планах и, по его просьбе, определил на службу в Польше.

100 лет назад Ленин на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) приказал послать РККА для подавления восстания крестьян в Тамбовской губернии. Летом 1920 года, казалось, сама природа ополчилась против русских мужиков. В стране бушевала небывалая засуха, на корню погубившая весь урожай, в ряде волостей крестьяне из-за засухи уже начали есть лебеду, кору и крапиву. Даже в самых богатых губерниях начался голод, да такой, которого в бывшей Российской империи не видели уже много лет. Подобно древнему мертвецу, призрак голода восстал из могилы, а за ним торопились и другие напасти: мор скота, болезни детей, проклятая холера, тиф… Хуже всего было то, что новые власти не спешили помогать самым обездоленным мужикам, кормившим страну. Вместо того, чтобы спасать крестьян в неурожайный год, с них стали драть по три шкуры, требуя не только выполнения плана «продразвёрстки», но и уплаты недоимок за 1919 год, когда часть Тамбовской губернии была под властью Добровольческой армии. Казалось, так «красные» мстили народу за поддержку беляков и за свои военные неудачи…

Найти квартиру было почти невозможно, да и комнату находили с большим трудом. Уже считалось счастьем найти угол в комнате. В нашей пятикомнатной квартире жили теперь следующие жильцы: в 1-й небольшой прихожей (12 кв. м) комнате жила студентка-медичка Вера Бершадская, а позже и ее муж; во 2-й за ней большой (22 кв. м) комнате жил с женою и ребенком чекист Лехтман, именовавшийся в общежитии Райским; в 3-й большой (20 кв. м) комнате жил молодой врач Шапиро с женой, тоже врачом, Цейтлин и с ребенком; они держали домашнюю работницу, которая спала в кухне или в коридоре; в 4-й по коридору небольшой (16 кв. м) комнате жили мы трое; в 5-й (18 кв. м) – жили две сестры, молодые врачи Рейнгард и, наконец, в 6-й, при кухне, жила моя сестра Тоня – тоже молодая врачиха с мужем и ребенком; их комната была совсем маленькая (6 кв. м).

Как бы не складывалась моя жизнь и сколь бы ни были интерес­ными и увлекательными занятия наукой, педагогикой, я всегда чувствовал себя прежде всего Донским казаком. Родина всегда была в моем сердце, и меня глубоко волновала судьба казачества: и тех, кто остался под пятой коммунистов, и кто, подобно мне, строил свою жизнь и изгнании, и конечно, - будущее нашего народа, нашей земли. Наш многолетний поход, начавшийся со времени оставления Крыма, продол­жается. Да только конец его виден уж ясно - почти все Белые воины предстали пред троном Господним, а дети их вросли жизненными корня­ми в новую почву. Но я убежден, каким бы ни был страшным XX век для казачества, оно возродится, и сила возрождения пробьется на родной земле, в душах тех молодых казаков, кто сегодня поднимает казачьи знамена на Дону и Кубани, Тереке и в Сибири. Физически мы не вернем­ся на родину, а духовно, сердцем ее не покидали.

Среди героев русской Гражданской войны особое место принадлежит Эрасту Николаевичу Гиацинтову. Ему было всего 22 года на момент большевистского переворота, который многие его сверстники приняли не просто с энтузиазмом — с восторгом. А Эраст Гиацинтов хранил в сердце верность низложенному государю Николаю Александровичу и мечтал о возрождении монархии. Но в то время, когда другие "чаятели монархии" искали помощи на стороне немецких оккупантов, льстя себя надеждой на солидарность немецких монархистов, Гиацинтов сделал радикально противоположный выбор, вступив в белую Добровольческую Армию. Этому выбору он остался верен и в эмиграции, и в период гитлеровской оккупации, и в сложные послевоенные годы, оставив после себя воспоминания о Белой Борьбе. Впрочем, не будем забегать вперёд.

Весь мир находится, как на кратере вулкана. Нет на нашей планете ни единой пяди земли, где не происходили бы перевороты, революции и т.д. Исчезли понятия о долге, чести и морали. Человечество будет беспомощно барахтаться в этих нестроениях, революциях, моральном падении и т.д. до тех пор, пока не очнется и не придет к вере в Бога. Термин «Россия» в настоящее время не существует, но русский народ живет и настанет время, появятся новые люди с новыми идеями, которые вырвут униженную, распятую Россию из рук красных палачей, засевших в Кремле. Вырвут и вернут ее к новой счастливой жизни, к социальной справедливости. Мы же, участники первой мировой и гражданской войн, глубоко верим, что грядет Великая, Национальная Россия в обновленной форме государственного своего устройства, с новыми идеями и с верой в Бога, и будет она, наша Новая Россия, героической, великодушной, щедрой и справедливой.

На рубеже 19-го и 20-го столетий, в своей книге о «Стратегии» один из крупнейших русских военных теоретиков того времени ге­нерал Михневич говорил, разбирая особенно­сти коалиционной войны, что в таких войнах все союзники желают, конечно, победы для достижения поставленной общей цели войны, но в то же время каждый из них старается все же взвалить на плечи другого союзника на­иболее трудную работу. Насколько это утверждение обосновано в отношении первой мировой войны 1914-18 гг. сказать трудно. Но одно несомненно: все главнейшие участники обеих воевавших ко­алиций склонны приписывать своим воору­женным силам выполнение львиной доли этой самой «наиболее трудной работы».

Началась чистка. Вызывали партийцев одного за другим к столу. Каждый отвечал на одни и те же вопросы: кто он, как и когда попал в партию, что делал в партии. Каждый старался рассказать о себе что-либо хорошее: то ли, что он – "ультрапартийный", то ли, что он предан партии, участвовал в гражданской войне и т.д. Короче говоря, каждый старался показать себя активным большевиком. Дошла очередь и до Сколис. Вышла она к комиссии с высоко поднятой головой и заявила о себе, что она – латышка. В прошлом была прачкой, тогда и вступила в партию, малограмотная или совсем почти неграмотная (говорила она деланно неправильными и примитивными словами, нарочито показывая свою невежественность). По окончании ее опроса поднялась Пипенко и заявила, что Сколис состоит в партии только из-за личных выгод и удобств. Она снята с должности заведующей яслями № 3 за злоупотребления. Эти ясли приняла Пипенко, а Сколис очень долго интриговала против нее и против матерей и администрации фабрики, чтобы только очернить Пипенко и свалить ее с этого места. Поэтому Пипенко считала, что Сколис недостойна быть членом партии.

Им в наших краях не ставят памятники как жертвам политических репрессий. У многих из них даже надгробных памятников нет. Тысячи спецпереселенцев 1930-1940-х годов навсегда остались в местах ссылки - в безымянных массовых могилах. Ямах. В документальном фильме ТВ2 "Яма" из цикла "Антропология террора" о трагедии спецпереселенцев рассказывают потомки ссыльных, историки и документы.

Ох, не любят наши недруги, если где присутствует «русский дух» и «Русью пахнет»! Не любят! Так и в русских сказках – всегда бежит от русского духа нечистая сила. А мы, русские люди, просто обязаны встать стеною за наших гениев, иначе – мы ничего не будем стоить! Итак, в рассматриваемых программах откровенно проявилось не только научно-методи-ческое невежество в подборе авторов, но циническое пренебрежение к русскому, в сущности – плохо прикрытое русофобство и сплошной подковёрный экстремизм! Доколе?!..