Сегодня ночью ходили с полком атаковать немцев, дабы немного обстрелять моло­дых казаков, да и вообще познакомиться с офицерами и людьми в боевой обстановке. По­дойдя секретно к окопам, бросился на ура и, разрезавши проволоку, зашли передовую ли­нию - захватил гранаты, оружье, много всякой дряни - халатов, от [...] плащей и т.д. и одного немца «для образца» живьем. Несмотря на сильный огонь артиллерийский, бомбомётный, пулемётный и ружейный, и массу гранат бросаемых немцами, освещавшими нас с главной позиции прожекторами, потери у меня почти не было - всего 7раненых, все - легко, из них четверо остались в строю. Малые потери благодаря внезапности удара, темноты и лихой молодости. Переполох у немцев был адский - крик, звон в гонги, адская пальба - одним словом «большая тамаша».

Только Славянство, и в особенности Россия осталась свободною от этих двух низших потенций и, следовательно, может стать историческим проводником третьей. Между тем две первые силы совершили круг своего проявления и привели народы, им подвластные, к духовной смерти и разложению. Итак, повторяю, или это есть конец истории, или неизбежное обнаружение третьей всецелой силы, единственным носителем которой может быть только Славянство и народ русский. Внешний образ раба, в котором находится наш народ, жалкое положение России в экономическом и других отношениях не только не может служить возражением против ее призвания, но скорее подтверждает его. Ибо та высшая сила, которую русский народ должен провести в человечество, есть сила не от мира сего, и внешнее богатство и порядок относительно ее не имеют никакого значения. Великое историческое призвание России, от которого только получают значение и ее ближайшие задачи, есть призвание религиозное в высшем смысле этого слова. Когда воля и ум людей вступят в действительное общение с вечно и истинно существующим, тогда только получат свое положительное значение и цену все частные формы и элементы жизни и знания - все они будут необходимыми органами или посредствами одного живого целого. Их противоречие и вражда, основанная на исключительном самоутверждении каждого, необходимо исчезнет, как только все вместе свободно подчинятся одному общему началу и средоточию. Когда наступит час обнаружения для России ее исторического призвания, никто не может сказать, но все показывает, что час этот близок, даже несмотря на то, что в русском обществе не существует почти никакого действительного сознания своей высшей задачи.

Отлив... Седые стада пены обгладили песок желтоватыми, влажными зеркалами и ушли далеко в море. Вдоль всего берега раскинулась на песке зеркальная дорога. Стою я у берега и видны мне во влажных зеркалах, у ног, отражения белых, медленно идущих в небе облаков. Пронизанные светом они клубят золотистые дымы. Скоро будет заходить солнце, и небо посветлело и, предвечернее, голубеет чисто и тихо.

Быстро-быстро промчались впечатления вчерашнего дня и Великой ночи: плащаница в суровой холодной темноте собора, воздержание от еды до разговения, дорога в церковь, в тишине и теплоте апрельского синего вечера, заутреня, крестный ход, ликующая встреча восставшего из гроба Христа, восторженное пение хора, подвижная, радостная служба, клир в светлых сияющих парчовых ризах, блеск тысяч свечей, сияющие лица, поцелуи; чудесная дорога домой, когда так нежно сливаются в душе усталость и блаженство, дома огни, добрый смех, яйца, кулич, пасха, ветчина и две рюмочки сладкого портвейна; глаза слипаются; в доме много народа, поэтому тебе стелят постель на трех стульях поставленных рядком; погружаешься в сон, как камень падает в воду.

Московские бульвары зеленеют первыми липовыми нежными листочками. От вкрадчивого запаха весенней земли щекотно в сердце. По синему небу плывут разметанные веселые облачка; когда смотришь на них, то кажется, что они кружатся, или это кружится пьяная от весны голова? Гудит, дрожит, поет, заливается над Москвой немолчный разноголосый звон всех голосистых колоколов. Каждый московский мальчик, даже сильно захудалый, самый обойденный судьбою, имеет в эти пасхальные дни полное, неоспоримое, освященное веками право залезть на любую колокольню и, жадно дождавшись очереди, звонить сколько ему будет угодно, пока не надоест, в любой из колоколов, хоть в самый огромадный, если только хватит сил раскачать его сорокапудовый язык и мужества выдержать его оглушающий, сотрясающий все тело медный густой вопль. Стаи голубей, диких и любительских, носятся в голубой, чистой вышине, сверкая одновременно крыльями при внезапных поворотах и то темнея, то серебрясь и почти растаивая на солнце.

Надо помочь Россіи переболѣть и выправиться; помочь вѣрнѣе и скорѣе; помочь ей выздоровѣть. Это не значитъ тянуть ее «направо» или «налѣво». Она сама найдетъ свою «лѣвую правизну» и сама совмѣститъ ее съ необходимою ей «правою лѣвизною». И всѣ увидятъ тогда, что для этого новаго состоянія — нужны новыя имена, ибо старыя слова сгорѣли въ, русскихъ душахъ. Вотъ почему мы не «правые» и не «лѣвые». Мы — русскіе патріоты.

Ведь вы как переходили к делу? Вы ведь давно начали, очень давно, но что, однако, вы сделали для общечеловечности, то есть для торжества вашей идеи? Вы начали с бесцельного скитальчества по Европе при алчном желании переродиться в европейцев, хотя бы по виду только. Целое восемнадцатое столетие мы только и делали, что пока лишь вид перенимали. Мы нагоняли на себя европейские вкусы, мы даже ели всякую пакость, стараясь не морщиться: «Вот, дескать, какой я англичанин, ничего без кайенского перцу есть не могу».

И прежде всего выставляю самое спорное и самое щекотливое положение и с него начинаю: «Всякий великий народ верит и должен верить, если только хочет быть долго жив, что в нем-то, и только в нём одном, и заключается спасение мира, что живет он на то, чтоб стоять во главе народов, приобщить их всех к себе воедино и вести их, в согласном хоре, к окончательной цели, всем им предназначенной».

Есть у нас, впрочем, одно утешение, одна великая наша гордость перед народом нашим, а потому-то мы так и презираем его: это то, что он национален и стоит на том изо всей силы, а мы — общечеловеческих убеждений, да и цель свою поставили в общечеловечности, а стало быть, безмерно над ним возвысились. Ну вот в этом и весь раздор наш, весь и разрыв с народом, и я прямо провозглашаю: уладь мы этот пункт, найди мы точку примирения, и разом кончилась бы вся наша рознь с народом. А ведь этот пункт есть, ведь его найти чрезвычайно легко. Решительно повторяю, что самые даже радикальные несогласия наши в сущности один лишь мираж.

Но одни ли «европействующие» и «ободнявшие Петры» не хотят понять? Есть и другие, гораздо злокачественнее. «Петры» признают по крайней мере наше народное движение в этом году в пользу славян, а те нет. Петры даже хвалят это движение, по-своему конечно, хотя многое им в нем не нравится, но те самое движение отрицают, вопреки свидетельству всей России: «Не было, дескать, ничего, да и только. Мало того, что не было, но и не могло-де быть» «Народ, дескать, нигде не кричал и не заявлял, что войны хочет». Да народ наш никогда и не кричит и не заявляет, народ наш разумен и тих, а к тому же вовсе не хочет войны, вовсе даже, а лишь сочувствует своим угнетенным братьям за веру Христову от всей души и от горячего сердца, но уж коли надо будет, коли раздастся великое слово царя, то весь пойдет, всей своей стомиллионной массой, и сделает всё, что может сделать этакая стомиллионная масса, одушевленная одним порывом и в согласии, как един человек. Так что этакую силу единения, ввиду таинственного будущего близких судеб всей Европы, нельзя не ценить и нельзя не созерцать перед собою в минуты некоторых невольных соображений и гаданий наших. Да и бог с ней, с войной; кто войны хочет, хотя, в скобках говоря, пролитая кровь «за великое дело любви»[6] много значит, многое очистить и омыть может, многое может вновь оживить и многое, доселе приниженное и опакощенное в душах наших, вновь вознести.

Теперь вопрос, невольно представляющийся всякому мыслящему человеку: могут ли такие события остановиться в своем течении? Могут ли идеи такого размера подчиняться мелким, жидовствующим, третьестепенным соображениям? Можно ли отдалить их разрешение и полезно это или нет, наконец? Мудрость, без сомнения, должна хранить и ограждать нации и служить человеколюбию и человечеству, но иные идеи имеют свою косную, могучую и всеувлекающую силу.

Наш духовный писатель епископ Феофан Затворник и другие поясняют, что под "Удерживающим" нужно понимать Царскую Власть. Диавол уже, как бы, давно силится явить миру антихриста, но не мог, потому, что Божественная благодать, сугубо действующая через Помазанника Божия — Удерживающего, не давала этой возможности. "Тайне беззакония" для того, чтобы получить свободу действий, необходимо было "взять от среды" Удерживающего, что и произошло по попущению Божию за грехи всего Русского Народа. Совершилось страшное злодеяние — ЦАРЕУБИЙСТВО. Убит Государь — Помазанник Божий, Покровитель Православной Церкви, Глава Православного Государства. Убит удерживающий. И с этого момента "тайна беззакония" получила свободу и все мы являемся свидетелями безудержного разгула и распространения зла во всем мире. Из сказанного абсолютно ясно, что злодеяние было РИТУАЛЬНЫМ, а не политическим убийством, о чем свидетельствует также и кабаллическая надпись на стене подвала Ипатьевского дома, где было совершено это, поистине сатанинское, злодеяние.

Нужно поступать на основании учения святых Отцов о том, что нужно признавать законной властью, которой христиане должны повиноваться. Св. Исидор Пелусиот, указав наперед Богоустановленный повсюду в жизни словесных и бессловесных существ порядок подчинения одних другим, заключает отсюда: “Поэтому вправе мы сказать, что самое дело, разумею власть, то есть начальство и власть Царская установлены Богом. Но если какой злодей-беззаконник восхитит сию власть, то не утверждаем, что поставлен он Богом, но говорим, что попущено ему изблевать сие лукавство, как фараону, и в таком случае нести крайнее наказание или уцеломудрить тех, для кого нужна жестокость, как царь вавилонский уцеломудрил иудеев” (Творения, ч. II, письмо 6-е). Большевицкая власть, по существу своему, есть антихристианская и признавать ее Богоустановленной никоим образом нельзя.

Царь... Государь... Императоръ... Монархъ... — Эти четыре слова, выражающія одно понятіе — составляли все въ старой Россіи. За ними, какъ за четырьмя крѣпкими стѣнами, спокойно и сытно жилось въ нашемъ Русскомъ домѣ. Они были какъ монолитные, каменные столбы. На нихъ прочно, какъ на фундаментѣ, опиралось Русское зданіе.

Наша философия должна быть философией Родины и Жертвы, а не какой-то там отвлечённой, головной и никому не нужной «теорией познания» или «учением о бытии или материи». В самом понятии и названии «жертва» слышится нечто возвышенное и волнующее, нечто облагораживающее и героическое. Это потому, что рождает нас не просто «бытие», не просто «материя», не просто «действительность» и «жизнь» — всё это нечеловечно, надчеловечно, безлично и отвлечённо, — а рождает нас Родина, та и та семья, которые уже сами по себе достойны быть, достойны существования, которые уже сами по себе есть нечто великое и светлое, нечто святое и чистое. Веления этой Матери Родины непререкаемы. Жертвы для этой Матери Родины неотвратимы.

И если мы услышимъ еще этотъ лепетъ о томъ, что «с а т а н а эволюціонировалъ» и что «теперь можно уже ѣхать работать съ нимъ, помогать ему, договориться съ нимъ, служить ему... вотъ только бы онъ самъ захотѣлъ пустить насъ къ себѣ» — будемъ спокойно слушать и молча дѣлать выводы: ибо говорящій это самъ выдаетъ себя съ головой... Такова должна быть наша позиція и наша бѣлая работа за рубежомъ... И дѣлая ее, мы будемъ уже не только вѣрными сынами Россіи, но и строителями ея. И если отъ этого строительства Господь отзоветъ кого нибудь изъ насъ до возвращенія, то послѣдній вздохъ его будетъ принадлежать ей, нашей неутраченной родинѣ. И вздохъ этотъ будетъ посланъ ей не изъ «пустоты» и не изъ «темноты»... Да живетъ же наша чудесная Россія!

Мы, бѣлые изгнанники — не бѣглецы и не укрывающіеся обыватели. Мы не уклонились отъ борьбы за Россію, но приняли ее и повели ее всею силою, и любовью, и волею. И нынѣ заявляемъ, пусть слышатъ и друзья, и враги: б о р ь б а н е к о н ч и л а с ь, о н а п р о д о л ж а е т с я. Она окончится только съ освобожденіемъ и возстановленіемъ Россіи. И тогда отъ этой борьбы останется драгоцѣнное наслѣдіе: выдѣлившійся и сплотившійся кадръ бѣлыхъ патріотовъ, бѣлая традиція, бѣлая идея. Бѣлая Армія станетъ творческой основой, ферментомъ, цементомъ русской національной Арміи — и въ нѣдрахъ ея она сдѣлается о р д е н о м ъ ч е с т и, с л у ж е н і я и в ѣ р н о с т и. И этотъ орденъ возродитъ не только русскую а р м і ю, но и русскую г р а ж д а н с т в е н н о с т ь — на основахъ в ѣ р н о с т и, с л у ж е н і я и ч е с т и. Но для этого мы, бѣлые, должны прежде всего соблюсти с в о й д у х ъ и с а м и х ъ с е б я.

Намъ задано обрѣсти родину черезъ утрату ея; увидѣть ея подлинный, прекрасный ликъ въ разлукѣ; окрѣпнуть и закалиться въ изгнаніи; и подготовить свою волю и свое разумѣніе къ новому строительству нашей Россіи. Вѣрьте: кому дано п р и з в а н і е, тому данъ и о б ѣ т ъ. Окиньте же умственнымъ взоромъ пути нашей общей бѣлой борьбы и каждый — свою личную судьбу; и постигните — и наше призваніе, и тотъ обѣтъ, который таинственно скрытъ за призывомъ... Обѣтъ возврата и возрожденія.

«Красота спасет мир». Эта загадочная фаза Достоевского долгие годы будоражит умы человечества: в чем ее тайный смысл? Вовсе не задаваясь гордым намерением отгадать эту вековую загадку, я хочу сказать только об одном непременном условии творчества, которое заметно выделяет истинного художника из общего потока сочинительства. Это непременное условие Пушкин назвал чувством гармонии.

При наступлении дня Пятидесятницы, все Апостолы и верующие были единодушно вместе, и внезапно сделался шум с неба, как бы от несущагося сильнаго ветра, и наполнил весь дом, где они находились, и явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них и исполнились все Духа Святаго и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать (Деян. 2, 1—4).