Тяжкое время переживает ныне святая Православная Церковь Христова в русской земле: гонение воздвигли на истину Христову явные и тайные враги сей истины и стремятся к тому, чтобы погубить дело Христово и вместо любви христианской всюду сеять семена злобы, ненависти и братоубийственной брани. Забыты и попраны заповеди Христовы о любви к ближним: ежедневно доходят до нас известия об ужасных и зверских избиениях ни в чем неповинных и даже на одре болезни лежащих людей, виновных только разве в том, что честно исполнили свой долг перед родиной, что все силы свои полагали на служение благу народному.

Вопреки мнениям об огромном размахе арестов детей в Ленинске-Кузнецком (от 60 до 160 чел.) репрессиям подверглось менее 15 несовершеннолетних, но этого количества оказалось достаточно, чтобы слухи о массовых арестах школьников широко распространились, выйдя за пределы города. Молву подогревали ночные допросы школьников чекистами, а также достоверный арест 10-летнего мальчика и девочек-подростков. Возможно и то, что часть детей задерживалась на короткое время без оформления документами. Широкой огласке событий в шахтёрском городке способствовали как эффективный тюремный «телеграф», так и перевод части арестованных детей в другие тюрьмы.

Русская интеллигенция к середине XIX века раскалывается на радикальную и либеральную. Радикалы маниакально сосредоточиваются на болезненно воспаленном «социальном» вопросе. Формируется орден русской интеллигенции с характерными его признаками. Посвящённость в общее революционное дело, утопические представления о главных нуждах общества отрывают человека от реальной действительности («Узок круг этих революционеров, страшно далеки они от народа» – Ленин). Либеральная интеллигенция склоняется к скептическому позитивистскому созерцанию с атеизмом, материализмом. Общественно-политическое мировоззрение либерального общества в силу аморфности зависимо от радикального фланга.

Тема обсуждения русского самосознания в СМИ фактически под запретом - мол, сродни нацистской идеологии. И все же, уважаемый читатель, предлагаю поразмышлять на эту тему. Ведь повреждения самосознания народа подобны метастазам рака, злокачественным образованиям в организме человека. Если метастазы своевременно не обнаружить и не удалить, то они, разрастаясь, разрушают пораженный орган, а затем приводят человека в могилу. Так что, для изучения «метастаз» русского самосознания, предлагаю совершить путешествие во времени.

При рассмотрении трагических событий эпохи 1937–1938 гг. актуально выглядит вопрос о воздаянии тем, кто уничтожил и превратил в лагерную пыль полтора миллиона сограждан. Историк А.Ю. Ватлин пишет, что Сталин на исходе Большого террора ужаснулся деяниям чекистов[1]. На деле вождь, прекрасно знавший, на что способен НКВД, ощутил, что общество не только подавлено, но и возмущено действиями властей, поэтому сделал козлами отпущения ряд «плохих чекистов». И даже велел – в отдалённой Сибири – провести открытый и единственный процесс над теми, кто «перегнул» и, таким образом, особенно скомпрометировал власть. Этот процесс над рядовыми участниками террора прошёл в феврале 1939 г. в Новосибирске, коснувшись троицы чекистов из г. Ленинск-Кузнецкий современной Кемеровской области – начальника ГО НКВД А.Г. Лунькова, его помощника А.И. Савкина, оперативника А.И. Белоусова и исполнявшего обязанности городского прокурора Р.М. Клиппа. Газета «Советская Сибирь» в трёх номерах опубликовала довольно крупные по объёму материалы судебного заседания и приговор. Далее была тишина [2]. Однако напечатанные в «Советской Сибири» фрагменты стенограммы процесса, в которых откровенно говорилось о фабрикации политических обвинений против детей и подростков, запомнились современникам.

Только через полгода после развала СССР российские власти очнулись, что надо же заняться этими беспокойными соотечественниками, зачем-то бегущими к нам из новых государств. Медлительно была учреждена Федеральная Миграционная Служба (ФМС), и, не очень спешно, стала формироваться сеть её отделений по российским областям. Скудный бюджет ФМС иные годы выполнялся лишь процентов на 15. Жалки были пособия беженцам и несоразмерно малы ссуды, на какие не обосноваться. Иногда даже у родственников не давали им прописки, местами требовали за прописку многомиллионный взнос. (Нередко беженцы оставляли своих стариков на чужбине, боясь их брать, – и правда же...)

Гоголь остро ощущал свою нерасторжимую связь с Родиной, предчувствовал заповеданную ему высокую миссию. Он благословил русскую литературу на служение идеалам добра, красоты и правды. Все отечественные писатели, по известному выражению, вышли из гоголевской «Шинели», но никто из них не решился сказать подобно Гоголю: «Русь! Чего же ты хочешь от меня? Какая непостижимая связь таится между нами? Что глядишь ты так, и зачем всё, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи?..» [1] (здесь и далее выделено мной. - А.Н.-С.)

По мотивам пьесы Н.В. Гоголя "Ревизор". Режиссёр Леонид Гайдай.

Жизнь режиссёра не была лёгкой, Гайдаю постоянно приходилось преодолевать сопротивление, преодолевать всякие неблагоприятные обстоятельства, а иногда и злонамеренность.

Передо мной документ, датированный тысяча девятьсот шестьдесят четвертым годом. Это программа подпольной политической организации. Профессионально составленная, она содержит, как всякой программе положено, часть негативную, часть позитивную, минимумы и максимумы, она формулирует цели и рекомендует средства их достижений, она, наконец, набрасывает контуры ближайшего и неближайшего будущего страны, на преобразование которой нацелена…

Передо мной документ, датированный тысяча девятьсот шестьдесят четвертым годом. Это программа подпольной политической организации. Профессионально составленная, она содержит, как всякой программе положено, часть негативную, часть позитивную, минимумы и максимумы, она формулирует цели и рекомендует средства их достижений, она, наконец, набрасывает контуры ближайшего и неближайшего будущего страны, на преобразование которой нацелена…

Господи, да какие же мы русские? — мелькало у меня подчас в голове в эту минуту, всё в том же вагоне. — Действительно ли мы русские в самом-то деле? Почему Европа имеет на нас, кто бы мы ни были, такое сильное, волшебное, призывное впечатление? То есть я не про тех русских теперь говорю, которые там остались, ну вот про тех простых русских, которым имя пятьдесят миллионов, которых мы, сто тысяч человек, до сих пор пресерьезно за никого считаем и над которыми глубокие сатирические журналы наши до сих пор смеются за то, что они бород не бреют. Нет, я про нашу привилегированную и патентованную кучку теперь говорю. Ведь всё, решительно почти всё, что есть в нас развития, науки, искусства, гражданственности, человечности, всё, всё ведь это оттуда, из той же страны святых чудес! Ведь вся наша жизнь по европейским складам еще с самого первого детства сложилась.

"... Никакое воображение не способно представить себе картину этих истязаний. Людей раздевали догола, связывали кисти рук верёвкой и подвешивали к перекладинам с таким расчётом, чтобы ноги едва касались земли, а потом медленно и постепенно расстреливали из пулемётов, ружей или револьверов.."

Накануне Первой мировой войны в России было более ста вузов со 140-150 тысяч студентов. Из них не менее 40 тысяч обучались по специальностям с естественнонаучным и инженерным образованием Это много больше, чем в Германии или Англии, и в разы больше, чем во Франции или Австро-Венгрии Многие вузы в России создавались соответствующими министерствами или ведомствами (военным, промышленно-торговым, и др.). Обучение по сравнению со странами Европы или США было недорогим. Даже на престижных юридических факультетах России оно стоило в много меньше, чем в США или Англии. Неимущие студенты освобождались от платы и получали стипендии. Имущие студенты платили от 50 до 150 рублей в год (при средней годовой з\п рабочего в 1913г около 320р, а начинающего учителя или младшего офицера в армии – около 700р в год).. Университеты при Николае II имели такую свободу, какой они никогда не имели при советской власти, не имеют таковой и ныне. По количеству женщин, обучавшихся в высших учебных заведениях, Россия занимала первое место в Европе, если не в мире.

И невольно переходишь к Евангелию прошлой недели. Там говорилось тоже о мытаре, Закхее. Мы видели, как Господь перевернул всю его душу. Мы видели, как, после всей его греховной жизни, он покаялся, как он был готов пол-именья своего отдать нищим, и всякому, кого обидел, воздать четверицею. Так несомненно он и поступил. И невольно мытарь Закхей и мытарь сегодняшнего Евангелия сливаются в один образ, в одного человека. Ведь оба они были мытарями, были людьми грешными, и оба покаялись. И если мы так примем, что сегодняшнее Евангелие есть продолжение Евангелия прошлого Воскресенья, что сегодняшний мытарь, ударяющий себя в грудь, и есть, хотя бы психологически, Закхей – то нам откроется великая наука, великий урок в жизни кающегося.

Она (опасность) не въ томъ, что всѣ, безъ малаго, державы желаютъ расчлененія Россіи и распаденія русскаго народа: великія державы никогда Россію дружбой особенно не баловали; опасность не въ наличіи въ Россіи центробѣжныхъ силъ: онѣ вездѣ и всегда существуютъ, — всякое единство есть лишь ихъ преодолѣніе; даже не въ томъ главная опасность, что власть, нынѣ засѣвшая въ Москвѣ, повсемѣстно порождаетъ стремленіе уйти изъ подъ гнета этого центра: власть большевицкая временна. А въ томъ главная опасность, что влеченія къ самостійности не встрѣчаютъ здороваго сопротивленія ни въ народной гущѣ, ни въ руководящихъ, образованныхъ слояхъ.

Воскресенье позапрошлой недели говорило нам: Покайтесь, приблизилось бо Царствие Божие. А сегодняшнее Воскресенье показывает нам уже покаяние в действии: Закхей… смоковница, чувство болезни совести. И нам нужно довести себя до такого состояния, чтобы сердце было проникнуто вот этим страхом Божиим, плачем. А также показывается нам, что такое «Царствие Небесное»: это Закхей, после покаяния, когда его сердце сделалось так широко, что он готов всех обнять, он все готов дать, готов всех обогатить. Вот дух вечной жизни, который должен посетить нас.

История 20-го века. Взгляд из деревни. Путь российского крестьянства во времени и пространстве из дореволюционных казачьих станиц и богатых сибирских деревень в таежные уральские поселки в крестьянский ГУЛАГ, с детьми и стариками на верную смерть. Авторы документального цикла прослеживают эту трагическую одиссею от манифеста 1861 года до начала Великой Отечественной войны. Они предлагают обществу иной взгляд и на дореволюционную русскую деревню и на гражданскую войну, которая по их мнению была войной государства с крестьянством, со своим народом, ведь крестьяне в тот момент составляла 80 процентов населения. Что стояло за этой беспрецедентной в истории попыткой уничтожить 10 миллионов лучших, самых талантливых людей деревни, соль земли - об этом размышляют герои и авторы документальной тетралогии

Дела по торговле нашей хотя шли заведенным порядком, но не так удачно, как при дедушке. Потонул груз пшеницы, кое-какие должники не заплатили, и капитал наш значительно уменьшился. При всем том, отец не был поставлен в затруднение по своим оборотам. Крепостным состоянием своим он не тяготился, но частенько скучал, когда приходилось исполнять прихоти помещика, который раз, например, вызвал его в Петербург и держал там почти год только для того, чтобы показать гостям: «вот какие у меня крестьяне»! Отношения, впрочем, между помещиком и моим родителем были самые лучшие. Отцу даже поручено было управлять вотчиной и ходатайствовать по делам в судебных местах, где подполковник затеял какую-то тяжбу с племянниками, что стоило нам больших хлопот и упущений по торговле, а главное, приказные пиявки часто вводили отца в искушение выпить.

Светлый день, море блещет; нас громят пушечным и пулеметным огнем, как учебную мишень. Пехота, стиснутая на кораблях, поневоле бездействующая, чувствует себя под обстрелом до крайности кисло. Мы поболтались у берега, повернули налево кругом и постыдно дали ход в открытое море. Что же дальше? Не в Севастополь же возвращаться с позором. Наша армада покачивалась на воде, корабли сгрудились, как бы совещаясь друг с другом. Совещались и командиры. Так мы покачивались до самой темноты, а ночью генерал Витковский, наш маленький генерал с упорными прозрачными глазами, приказал нам снова двинуться в Хорлы. Высадку он поручил начать мне. Первый батальон полковника Петерса в шестьсот бойцов, пулеметная команда и штаб полка перегрузились по шатучим мосткам на морской катер «Скиф». В потемках, с погашенными огнями и заглушенной машиной «Скиф» тронулся к берегу. Мы стояли на катере вплотную, прижавшись локтями, штык к штыку. Я курил в рукав последнюю папиросу перед боем.