Расчленение организма на составные части нигде не давало и никогда не даст ни оздоровления, ни творческого равновесия, ни мира. Напротив, оно всегда было и будет болезненным распадом, процессом разложения, брожения, гниения и всеобщего заражения. И в нашу эпоху в этот процесс будет втянута вся вселенная. Территория России закипит бесконечными распрями, столкновениями и гражданскими войнами, которые будут постоянно перерастать в мировые столкновения. Это перерастание будет совершенно неотвратимым в силу одного того, что державы всего мира (европейские, азиатские и американские) будут вкладывать свои деньги, свои торговые интересы и свои стратегические расчеты в нововозникшие малые государства; они будут соперничать друг с другом, добиваться преобладания и «опорных пунктов»; мало того, выступят империалистические соседи, которые будут покушаться на прямое или скрытое «аннексирование» неустроенных и незащищенных новообразований (Германия двинется на Украину и Прибалтику, Англия покусится на Кавказ и на Среднюю Азию, Япония на дальневосточные берега и т. д.). Россия превратится в гигантские «Балканы», в вечный источник войн, в великий рассадник смут. Она станет мировым бродилом, в которое будут вливаться социальные и моральные отбросы всех стран («инфильтранты», «оккупанты», «агитаторы», «разведчики», революционные спекулянты и «миссионеры»), все уголовные, политические и конфессиональные авантюристы вселенной. Расчлененная Россия станет неизлечимою язвою мира.

Иван Васильевич был вторым сыном великого князя Василия II и его супруги Марии Ярославны. Родился он в Москве 22 января 1440 в бурный исторический период. В стране, то вспыхивая, то затухая, шла усобица между потомками великого князя Владимирского Дмитрия Донского. Первоначально (с 1425 по 1434) за московский престол боролся князь Звенигородский и Галицкий Юрий Дмитриевич, предъявлявший свои права на основе отцовского завещания, и его племянник Василий II, унаследовавший московский трон от отца Василия I. После смерти Юрия Дмитриевича в 1434 престол московский занял старший сын Василий Косой, однако младшие братья его княжения не признали и со словами: «Если не угодно было Богу, чтобы наш отец княжил, то тебя не хотим мы и сами» вынудили уступить трон Василию II.

Вряд ли найдётся в русской истории ХХ века более заскорузлый и более лживый миф, чем миф о «кровавом « воскресении». Для того, чтобы снять с этого исторического события нагромождения грязной и преднамеренной лжи, необходимо зафиксировать несколько основных моментов, связанных с датой «9 января 1905 года»: 1. Это не было стихийным событием. Это была акция, которая готовилась много лет, под финансирование которой были выделены значительные средства и к проведению которой были привлечены значительные силы. 2. Сам термин «кровавое воскресенье» был вброшен в печать в тот же день. Этот термин, кстати, изобрел английский журналист того времени, по фамилии Диллон, работавший в полусоциалистической газете (не знаю, кто как а я сильно сомневаюсь в спонтанности такого термина, да ещё у англичанина). 3. Необходимо расставить несколько важных, на мой взгляд, акцентов в отношении событий, непосредственно предшествовавших трагедии 9 января

Так, именно так почитали они должным обходиться с врагами и просто несогласными – убивать по-подлому, ударом в спину. Так расправлялись они в это утро в казармах с офицерами Московского полка, тяжко ранив генералов Шеншина и Фредерикса, полковника Хвощинского, а также простых унтер-офицера и гренадера, не внявших уверениям Александра Бестужева, выдававшего себя за посланца якобы находящихся в цепях Императора Константина и шефа полка Михаила Павловича.

Олег Васильевич Волков — ровесник ХХ века. Он родился в 1900 году в знатной дворянской семье и получил всё, что в СССР за такое происхождение полагалось. До революции успел окончить Тенишевское училище. В 1917 году поступил в Тверское кавалерийское юнкерское училище, но после октябрьского переворота юнкеров распустили по домам из-за угрозы поголовного расстрела. Зимой 1918-го в Торжке был сформирован добровольческий конный отряд; в его составе юнкер Волков ушел на Гражданскую войну. Летом, вырвавшись из окружения, отряд устремился к Екатеринбургу, в надежде спасти царскую семью. Но Ипатьевский дом добровольцы застали уже опустевшим, с пятнами крови на стенах «расстрельной» комнаты. В дальнейшем Волков пытался пробраться к Врангелю, но в Крым попал, когда эвакуация вооруженных сил юга России уже завершилась.

Много замечательных русских людей прошло и забыто в эти годы ломки и переустройства России. Личность и жизнь Михаила Александровича Новоселова заслуживает большего, чем мои неумелые попытки хоть что-нибудь оставить о нем для памяти будущих людей… Михаилу Александровичу не было тогда и 60 лет, но из-за седой бороды, а главное из-за собственной моей юности я его сразу отнесла к старикам. На свежем лице светились мыслью и весельем голубые глаза. Юмор не изменял «дяденьке» (так его звала вся Москва) в самые тяжелые минуты жизни. Если бы мне поставили задачу найти человека, ярко выражающего русский характер, я бы без колебания указала на Михаила Александровича. Был он широко сложен, но благодаря воздержанной жизни легок и подвижен. От природы он был одарен большой физической силой и в молодости славился в Туле как кулачный боец, о чем любил с задором рассказывать.

Рука об руку с символикой общегосударственной шла и военная: приказом 30 ноября 1918 года Верховный Правитель и Верховный Главнокомандующий не только восстановил праздник ордена Святого Георгия (26 ноября старого стиля), но и расширил его значение, повелев: «Считать этот день праздником всей Русской Армии, доблестные представители которой высокими подвигами, храбростью и мужеством запечатлели свою любовь и преданность нашей Великой Родине на полях брани. День сей торжественно праздновать ежегодно во всех воинских частях и командах».

...

Это высшее сознание и нравственное начало может затемняться, понижаться, омрачаться, и эпохи такого потемнения нравственного сознания и высшего смысла этого как бы угасания духа, поистине бывают ужасны в истории народной жизни. Это мы, пожалуй, и видим теперь в нашей родной жизни, когда большая часть нашего общества и притом та, которая и должна носить в себе и выражать в наличности своей жизни высший ее духовный смысл, утеряла его и блуждает по распутиям. Помочь, найти его снова и снова засветить светильник высшего разума, усилить снова значение нравственного начала в жизни – дело Церкви. Вот почему в числе чаяний, которые мы простираем в пределы нового года, живейшим и сильнейшим у нас является чаяние обновления и возрождения церковной жизни, на тех божественных началах, которые силой обстоятельств парализованы теперь.

Когда Хрущев и другие советские вожди многократно и громогласно уверяют, что они ведут ленинскую политику “мирного сосуществования и сотрудничества государств с различными социально-политическими системами и полного “невмешательства во внутренние дела других государств”, я прихожу в полное недоумение. Неужели же теперь в Советском Союзе никто не знает, не помнит и не читает Ленина, если у советских вождей поворачивается язык говорить такие небылицы советским гражданам (иностранцам-то они давно привыкли рассказывать сказки, следуя “заветам великого Ильича” и пользуясь их невежеством в “русском вопросе”).

У каждой эпохи – свое "женское лицо". Олицетворением "просвещенного, осьмнадцатого века" вполне можно считать первого директора Петербургской академии наук, первого президента Российской академии наук, статс-даму двора Екатерины II Великой княгиню Екатерину Романовну Дашкову (и на сей день единственного президента-женщину!).

С.В. Ковалевская родилась в Москве в семье состоятельного помещика, артиллерийского генерала Василия Васильевича Корвин-Круковского и Елизаветы Федоровны Шуберт. В доме существовала легенда о происхождении рода Корвин-Круковских от дочери венгерского короля Корвина и польского военачальника Круковского. Софья Ковалевская, интересовавшаяся корнями своей семьи, говорила: «Я получила в наследство страсть к науке от предка, венгерского короля Матвея Корвина; любовь к математике, музыке, поэзии – от деда по матери, астронома Шуберта; личную свободу – от Польши; от цыганки-прабабки – любовь к бродяжничеству и неумение подчиняться принятым обычаям; остальное – от России».

Это фильм - большая история любви совсем молоденькой девушки, грузинской княгини Нино Чавчавадзе и дипломата, писателя, музыканта Александра Сергеевича Грибоедова. Несколько месяцев прожитые вместе, стали больше чем любовь. Она узнала его в 6 лет, когда он появился в их доме в очках, раненый в руку и страшно бледный. Девочка его сразу пожалела. Дядя Сандро развлекал детей и играл им одной рукой на пианино. Это было началом удивительной любви Нины Чавчавадзе и Грибоедова. Которая продлилась 26 лет и стала больше чем любовь. Александр Сергеевич женился в 34 года на Нине. Ей было всего 16 лет. И через 2 месяца он был растерзан толпой в Тегеране. Беременная молодая жена, узнав об этом упала в обморок. Преждевременно родившийся ребенок прожил всего один час. Нина похоронила своего Александра в Тифлисе на горе Мтацминда, как он и хотел. Княгиня Нина Чавчавадзе смиренно приняла судьбу и с гордостью носила фамилию Грибоедова, не желая другой. Она хранила свою любовь и верность почти 28 лет, хотя не имела средств к существованию кроме, вдовей пенсии. В неполных 44 года Нина умерла. Все эти годы она любила его и жила во имя его памяти. Став символом печали «Чёрной розой Тифлиса», Нина Чавчавадзе оставила после себя только две строчки, вырезанные на могиле мужа: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?»

Именем Румянцева не называют города. Вы не поверите, но до сих пор не вышло ни одной почтовой марки или памятной монеты с изображением великого полководца! Ни одной! Неужели потомки недооценивают Румянцева? Разумеется, великого полководца не забыли в армии. Румянцевские традиции не стёрлись: русские и сегодня умеют драться бесстрашно и стойко. Но многие начинания и даже афоризмы Румянцева мы приписываем его великому ученику – Александру Васильевичу Суворову. При жизни баловнем судьбы считался Румянцев: чины и титулы пришли к нему в молодые годы, а Суворов своей очереди дожидался мучительно долго. Но в контексте истории граф Рымникский оказался удачливее графа Задунайского. Уж его-то, слава Богу, мы ещё узнаём в лицо!

На самом деле просто дать Царю уехать было никак нельзя. Как нельзя было вообще оставить его в живых. Потому, когда участники совещания уже расходились, Рылеев задержал Каховского, чьей чрезмерной экзальтированности он опасался прежде, но для которого теперь настало время. Заключив его в объятия, Кондратий с жаром сказал: - Любезный друг! Ты сир на сей земле, ты должен собою жертвовать для Общества: убей завтра Императора!

Прошел 1914 год, и близился к концу и 1915-й. Война стала принимать позиционные формы. Сопровождая как-то в качестве командира конвойной сотни командовавшего 3-им конным корпусом графа Келлера с позиций в штаб, я не выдержал и чистосердечно рассказал ему случай с пленным австрийским фельдфебелем. Рассказал и подумал: «Ну теперь жди, есаул, порядочного разгона», ибо граф умел это делать. Он, однако, ехал молча. Подъехали к штабу. Я выскочил из машины и открыл дверь в штаб. Граф Келлер вышел из машины, посмотрел на меня, протянул на прощанье руку, задержав ее на мгновение, и проговорил: — А знаете что, Вдовкин? — Что, Ваше сиятельство? — Поступок ваш с пленным шел, разумеется, в разрез с уставом. Но, пожалуй, и я не выдержал бы и поступил так же. Благодарю за признание!

Соловские – в прошлом богатые мещане, коренные жители Печор, у него была сапожная мастерская, сыновья служили, один из них был членом просветительных обществ, руководил хором… этого было достаточно для ареста и высылки. Еще счастье, что они не лишены права переписки и родные могут их поддерживать посылками. Из рассказов Дарьи Ивановны я поняла, что с приходом советской власти в 39-м году чуть ли не все жители Печор подверглись аресту; выпустили, по-видимому, старшее поколение, многие вовремя успели бежать за границу. Недалеко от нас, около самой монастырской стены, могила с крестом, обнесенная решеткой. Там похоронены двое расстрелянных.

В Темниковских трудлагерях я был назначен в бригаду лесорубов. Рубить мы должны были тот лес, который стал известен по всему миру тем, что там жил отшельник преподобный Серафим. Это было, должно быть, году в 1934-м. Одно время моим напарником, с которым мы вместе пилили, был кубанский казак примерно моего роста, но сильный, крепкий на вид. Он выглядел здоровым, тогда как все остальные заключенные были бледные. Мне было немного страшно работать с таким напарником. У меня было слабое сердце, я боялся, что не смогу за ним угнаться, и он будет меня подгонять грубостями и оскорблениями. Но когда я взялся за пилу, он сказал: "Давай не будем торопиться, брат, а будем работать в спокойном темпе". – "А почему? Ты что, нездоров? Какая у тебя группа?" – "С группой у меня все в порядке – первая. Я здоров. Но кому нужна наша работа? Одному диаволу. Нас всех заставляют работать на него".

Вот первый мой шаг в военном деле — эти обоюдные выстрелы с нашей стороны и неприятельской были моим крещением огненным. Трусость во мне не обнаружилась никаким признаком. Я не имел этого чувства самосохранения, не укрывался от опасности; напротив, мной овладело какое-то любопытство, мне хотелось видеть, что делается. По расписанию к бою я назначен был командовать в нижнем деке четырьмя пушками, но охотно согласился поменяться местом с товарищем своим, который имел назначение на баке, месте совершенно открытом. Это я сделал потому, что с бака все видно, тогда как на палубе не многое можно увидеть.

Дни ожидания, наполненные сгущающимися сведениями о заговоре, тянулись томительно долго. Граф Милорадович изо дня в день докладывал о том, что в городе все спокойно и нет никаких поводов для тревог, но в это слабо верилось. Николаю вспоминалась встреча в Париже с известным писателем Шатобрианом, впавшим в то время в немилость у правительства Людовика XVIII.