На следующее утро нам пришлось отложить нашу поездку за город, так как за ночь выпало так много снега, что ехать не только на автомобиле, но даже на саночках-беговушечках нечего было и думать. Намеченную поездку на сегодня мы заменили посещением кустарного музея Московского Земства, где в этот раз была выставка кустарных художественных изделий Московской и других губерний. Интерес к русскому кустарю и к прикладному искусству значительно вырос за последний год. Русский кустарь — это русский мужичок, русская крестьянка, наша Русь былая, Русь сермяжная. Во всем кустарном производстве выливалась творческая душа народа, созданная столетиями. Из колыбели седой старины выковалась, проявилась, обозначилась и в рисунках плетеных кружев кружевниц Ярославской, Вологодской, Костромской губерний и в Оренбургском платке, тонком, как паутинка, пять на пять аршин, в обручальное кольцо продергивающемся, а теплым как печка, из верблюжьей шерсти изготовленном; и в деревянных изделиях Вятской, Московской и других губерний.

Это был отец Паисий, архимандрит и духовник Димы, но я об этом узнала много позднее. «Нет, он положительно здесь свой человек», — думала я. Гусар… Монахи… Нет, нет, не вяжется. Что-то знал Дима, что-то таил в себе, но это «что-то» мне пока не было известно. Не знаю, что больше поразило, потрясло меня. Служба ли наша православная — величавая, строгая, монастырская? Или хор? Или монастырские напевы? Или тенор рыдающий овладел душой моей? Тенор сплетался часто с не менее красивым баритоном, а октава с хором аккомпанировали, как оркестр. Ничего подобного не слыхала я в своей жизни. Пел голос, или пела душа этого тенора-монаха? Не знаю. Напев ли, мотив ли монастырский особенный, строгий и грустный, проникновенный и призывающий, только глянул в душу мою мир загадочный, неведомый, необычный, внутри что-то растопилось, потеплело. На обратном пути мне очень хотелось пожать, погладить руку Димы, но то, что он делал так просто, так естественно, у меня бы не вышло, и я ограничилась словами: — Как чудесно! Спасибо! Мы оба были наполнены, насыщены излучением светлых, благоговейных чувств, в ушах еще звучало «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человецех благоволение».

«Мёртвые души» —  пятисерийный художественный фильм 1984 года, снятый режиссёром Михаилом Швейцером по первому тому одноимённой поэмы Николая Васильевича Гоголя. Натурные съёмки проходили в Суздале. Телевизионная премьера состоялась 19—24 ноября 1984 года по Первой программе Центрального телевидения. В ролях: Александр Трофимов, Александр Калягин, Юрий Богатырёв, Вячеслав Невинный и др.

О сне нечего было и думать. То, что было еще вчера, даже сегодня утром, да и вся жизнь, словно поставила точку на вчерашнем, на старом, на прошлом. Новая толпа мыслей-гостей, разодетая в волшебное счастье, взбудоражила, ворвалась, распахнула все входы, выходы и бросила в краски переливчатые мира нездешнего. Мне казалось, что все это не вмещается в меня, что сердце должно разорваться, и я должна умереть. Так открылась новая глава моей жизни из сказки «Тысяча и одна ночь».

Мы, русские, способны именно в вихре самых разнородных чувств: счастья не вмещающегося и одновременно горя, как рана кровоточащая, — охватить в этот момент, принять и понять Господа в сердце своем, той простодушной верой, присущей только нашей русской органической религиозности. В знании участвует разум — часть души. В вере же — вся душа, все силы ее, все наше существо и разум, и чувство и воля. Если Вам знакомо чувство горя, горя безысходного, то Вы в полости груди, вокруг сердца и в самом сердце чувствуете стеснение, боль, тоску, до легкого покалывания. Также в полости груди, вокруг сердца и в самом сердце Вы чувствуете теплоту, ни с чем не сравнимую радость, особую, непобедимую в момент, когда вспыхивает вера, это то, что я сейчас поняла, почувствовала первый раз в моей жизни. И каждый раз потом, когда я вспоминала об этом моменте, я ощущала внутреннее тепло, сознание, что я не одна, и, что я нашла что-то необыкновенно ценное, принадлежащее только мне, и никто не в силах это отнять у меня.

Господи, пути Твои неисповедимы! И сейчас, на закате жизни своей, я вновь перелистываю прошлое, много лет тому назад происшедшее. Коснусь умолкнувшего. Притронусь к уснувшему. Воскрешу умершее.

- Вот беда-то, - сказала она. - Ведь Милентьевна-то у нас заболела. Я сроду у ей таких губ не видала. Она вздохнула многозначительно. - Да, да. Вот и мама стала сдавать, а я раньше думала - она железная. Ничего не берет. Ох, да при ейнойто жизни не то дивья, что она спотыкаться стала, а то, как она доселе жива. Муж - чего-то с головой сделалось, три раза стрелялся - каково пережить? Мужа схоронили - хлоп война. Два сына убито намертво, третий, мой мужик, сколько лет без вести пропадал, а потом и Санюшка петлю на матерь накинула… Вот ведь сколько у ей переживаний-то под старость, на десятерых разложить много. А тут на одни плечи.

Белокаменную матушку вспоминаю не без любви, не без трепета. Любила я иногда приезжать с Урала в Москву, что называется, инкогнито, то есть ни друзья, ни приятели, никто не знал, не предполагал, что я уже с неделю в Москве. И останавливалась я всегда в старомодной, провинциально-купеческой гостинице «Лоскутной», на Тверской. Любила я ее кривые коридорчики, неожиданные повороты со ступеньками, это значит пристройка.

Вы можете поставить мне на вид, что я несерьезна и пишу о глупостях. О колдовстве весны, о коврах лютиков в моем лесу, о том, что лучшие духи — это аромат просыпающегося леса, после зимней спячки, о том, что солнечный день в лесу, в парке, в саду дарит вечную картину красоты теней, света и красок. А вот лунной ночью в лесу зимой и летом одинаково. Вы там не один. Ночью и леший разгуливает, перебегает, прячется за толстой сосной, только по его космам, по тени знаешь, за какое дерево он спрятался. Няня Карповна заверяла, что ежели креста на шее нет, быть тому удушенному, а ежели Вы совсем один на один с лешим очутитесь, то обязательно начните либо свистеть, либо петь, тогда не так страшно. Ну, довольно о сказочном, опять весна, молодость и могучая власть жизни широко распахнулись перед свободолюбивой Таней.

Как говорят, «случайно» я познакомилась у моих московских друзей с семьей одного золотопромышленника с Урала, «случайно» разговорилась. Уж не знаю, случайно ли, но мы друг другу настолько понравились, что в первый же вечер нашего знакомства я охотно приняла их приглашение провести весну, или сколько мне понравится, у них на приисках, в лесах Урала. Условились, что я приеду в Петербург в середине апреля и вместе с ними уеду на Урал. Случайно получилось, что русло моей жизни повернулось в сторону совершенно новой обстановки, новых ощущений, нового образа жизни, которые ни мне, ни Вам, будучи на моем месте, даже в голову бы не пришли. И все случилось так только потому, что я зашла к своим друзьям именно в тот день, когда семья золотопромышленника была у них, а на другой день они уже уехали в Петербург и, зайди я днем раньше или позже, вряд ли я вообще очутилась бы на Урале.

«Ныне прославися сын человеческий» — религиозно-историческая драма Артура Войтецкого по мотивам рассказов русского писателя Антона Чехова «Архиерей», «Княгиня», «Святою ночью», снятая в 1990 году в украинской Виннице. Фильм повествует о последних днях жизни архиерея, почувствовавшего лишь на смертном одре свою оторванность от жизни, от природы, ощутившего недостаток простого человеческого внимания.

Николай Николаевич не мог часто бывать в церкви, но, садясь за стол, за трапезу, где бы он ни был, будь хоть званый обед, он не крадучись, не стыдясь, обязательно крестился. В выражении лица и глаз у него всегда можно было уловить молитву к Господу. Я уверена, что утром и вечером перед сном он всегда осенял себя крестным знамением.

СТАТЬЯ «ЗАПЕЧАТЛЁННАЯ ТРАГЕДИЯ», ПОСВЯЩЕННАЯ ПРАВОСЛАВНОМУ ДОКУМЕНТАЛЬНОМУ КИНО, была написана 30 лет назад и хранилась в моем архиве. Но на днях прочитав ее, я подумала, что проблемы, которые были там обозначены, в нынешнее время стали сверх злободневны. Конечно, наши тогдашние желанные надежды на возрождение Россiи сегодня выглядят наивно, ведь тогда мы впервые, за многие десятилетия кровавого режима, только-только увидели свет в конце тоннеля, только-только начали освобождаться от немоты, учась думать и говорить свободно, без оглядки на идеологические табу и безбоязненно. А потому также наивно и осторожно звучат слова и последней, выжившей в сталинских репрессиях дивеевской монахини, что «кончилось царство хамово». Нам всем тогда так хотелось в это верить, что оно кончилось! Увы, как мы убедились сегодня, падения коммунистической диктатуры, оказалось недостаточно, чтобы Россiя вновь стала сильной, свободной, православной страной. Для этого прежде всего должна проснуться покаянная совесть за всё содеянное, должно начаться нравственное очищение народа.

После смерти отца, Николай Николаевич переехал в наш дом, и если не заполнил полностью «дорогого», все же мы, три женщины, может быть и не одинаково, но чувствовали некоторую опору в его лице, а главное — мы любили его, он был наш, свой, родной. Его присутствие казалось даже необходимым, действовало успокаивающе, и острота случившегося как-то смягчалась.

...

Почти с младенчества, какую бы мне ни подарили куклу, я тотчас же отдавала ее девочкам. Николай Николаевич решил, что они мне не по вкусу, не отвечают, видите ли, моим требованиям. И он, ни мало не думая, в это Рождество накупил кукол: малых, больших, одетых и раздетых, говорящих, прыгающих, заводных и так далее, одним словом, их привезли целую гору и заставили ими всю переднюю.

На шестые сутки пути до дому осталось тридцать верст. В полдень мы приехали в деревню и остановились кормить на постоялом дворе. По дороге я незаметно заснул под утекающий свист колеи под полозьями, спал, бредя о близком доме, и сердце у меня радостно проваливалось куда-то вглубь. Я проснулся, когда Егор, откинув полог кибитки, весело закричал внутрь: - Вставай, учоной, Турасово! Бог даст, покормим последний раз - к утру дома будем. Турасово! До сих пор, все шесть дней, названия деревень были мне чужды, я никогда о них не слыхал, а Турасово - это было уж что-то совсем близкое и родное. Летом, во время страды, у нас часто работали турасовские девки и парни: отец езжал туда постоянно верхом; слово это просто стояло в моих ушах. Я отогнул медвежью шкуру, обшитую по верху синим сукном, и полез из кибитки наружу. Но от сна тело все одеревянело, я едва мог шевелиться в моем дорожном тулупчике, и Егор, в конце концов, вытащил меня из саней и поставил на укатанную дорогу. В глаза мне ударил такой острый, ошеломляющий блеск от солнца и от снега, что я опустил веки и пошатнулся на ногах.

Юбилейный вечер легенды советского балета, примы Ленинградского академического театра оперы и балета им. С.М.Кирова, Государственного академического Большого театра СССР, народной артистки СССР Галины Сергеевны Улановой. Он посвящен 70-летию со дня рождения актрисы и проходил в Государственном академическом Большом театре Союза ССР. В рамках вечера - балет Петра Ильича Чайковского "Щелкунчик", хореография Юрия Григоровича, дирижер Александр Копылов. Ведущие вечера - актеры В.Лановой и И.Купченко. Актер - Екатерина Максимова (Маша) Актер - Владимир Левашев (Дроссельмейер) Актер - Сергей Радченко (Король мышей) Актер - Владимир Васильев (Щелкунчик Принц) Актер - Валерий Лагунов

Еще далеко до полудня, а мне уже надоело читать, надоело сидеть одному в горнице, ждать. Надеваю шинель и иду на улицу. Как большинство северных деревень, она расположена в строгом порядке: дома не разбросаны, как на юге России, - где каждый двор свой отдельный, собственный мир и отчуждение, - они лежат в два ряда вдоль главной улицы, вытянувшись, точно по струне. Здесь единый мир, община, почти семейный круг, о котором так мечтали славянофилы, сроднившийся, сложившийся веками. Встречные смотрят любопытно-почтительно на мою темно-серую шинель со светлыми пуговицами, на форменную фуражку, с серебряными веточками, приветствуют на старинный лад: «Здорово жить» - и притом кланяются в пояс. Солнце еще тусклое, зимнее, но острые лучи уже роются и сверлят в снегу, изрытые поля похожи на белые бараньи шкуры. На конце деревни пилят лес пленные. Как у всех пленных, у них сизые лица, одежда обветшала, залатана, на ногах, поверх сапог, намотаны тряпки, пахнет от людей тяжелым, затхлым. Но вид сытый, работают не торопясь, скалят зубы, не умолкая говорят, переругиваются друг с другом.

На девятом году жизни со мной случилось то, что взрослые относят к «непредвиденным обстоятельствам», которые налетают на Вас неожиданно, требуют безоговорочно подчинения, посягают на Вашу свободу и навязывают Вам то, что вовсе Вам не нужно, нежелательно. Мои «непредвиденные обстоятельства» навсегда захлопнули двери моего золотого детства и явились первыми ласточка ми обязательств со всеми их последствиями, а также и способствовали росту, проявлению тех внутренних импульсов нашей сущности, которые свойственны человеку с малых лет. Итак, я поступила в подготовительный класс школы-жизни.