Ясная заря над тихой площадью, где был чуть влажен песок, щебет птиц. Во всем утренний покой, а полковой батюшка читает напутственную в поход молитву. Институтский плац был полон молодых женщин и девушек с их матерями. Это были молодые жены и невесты, пришедшие прощаться. Никто из них не скрывал слез. У аналоя белой стайкой жались институтские сироты. Они рыдали над нами безутешно. Я помню бледное лицо молодого офицера моей роты Шубина, помню, как он склонился к юной девушке. Все эти дни Шубин носил куда-то букеты свежих роз, однажды мне даже пришлось посадить его под арест. Он прощался со своей невестой. Ему, как и ей, едва ли было девятнадцать. Его убили под Армавиром. Плавно запел егерский марш. Короткие команды. Мы пошли, твердо, с ожесточением отбивая ногу. Скрежетало оружие, звякали котелки. А мимо нас, как бы качаясь, уходила толпа, широкий песчаный проспект, низкие дома, длинные Утренние тени, тянувшиеся поперек улицы. Уходил наш последний мирный дом, земля обетованная, наша юность, утренняя заря...

История православной Церкви в Крыму в XX столетии насыщена трагическими событиями. После падения российской монархии на территории полуострова сменилось несколько политических режимов, каждый из которых по-разному выстраивал свои отношения с духовенством и верующими. При этом, несомненно, наибольшей враждебностью к православию характеризовалась политика советских правительств. За время Гражданской войны большевики занимали Крым трижды, и всякий раз установление "рабоче-крестьянской" власти сопровождалось жестокими репрессиями против священнослужителей, грабежами и осквернением храмов.

История православной Церкви в Крыму в XX столетии насыщена трагическими событиями. После падения российской монархии на территории полуострова сменилось несколько политических режимов, каждый из которых по-разному выстраивал свои отношения с духовенством и верующими. При этом, несомненно, наибольшей враждебностью к православию характеризовалась политика советских правительств. За время Гражданской войны большевики занимали Крым трижды, и всякий раз установление "рабоче-крестьянской" власти сопровождалось жестокими репрессиями против священнослужителей, грабежами и осквернением храмов.

Путевые люди — это прежде всего работящие люди, труженики! Мать любила это слово и часто повторяла его. Для них не скупилась ничем — отдавала, как говорится, последнее... Не ждала, когда к ней обратятся за помощью,— всегда первой предлагала себя, все свои возможности и силы. Все семьдесят восемь лет своей жизни мать не жила для себя, а всегда жила для людей, считая это чуть ли не единственным смыслом своей жизни.

Фигура этого предводителя революционного движения в России была настолько зловещей, что он удостоился прозвища - «демон революции». И даже сегодня мало кто решается дать положительную оценку деятельности Троцкого, который воплощал в себе все антинациональное, что было в российской революции.

В большевистском государстве даже мертвых не оставили в покое: и над ними надругательство учинили. Нет покоя живым... И нет покоя мертвым... Для живых — нет жизни. Жизнь на каждом шагу омрачается страданием, {295} попирается смертью. Жизнь превращена в грандиозное клад­бище... Для мертвых — нет покоя: нет могил, нет крестов, нет кладбища. Стираются с лица земли всякие знаки воспоминания о мертвых—род­ных и предках... Поэтому так трагически-парадоксально звучит тревожная пере­кличка между живыми и мертвыми. В колхозной частушке живые обращаются к своим мертвым пред­кам с мольбою: «Вставай, батя, Вставай, дедка: Нас тут гробит Пятилетка!... » Живые взывают к мертвым: «Вставайте, мертвые: живые по­гибают!... » А колхозное кладбище, всем своим опустошенным, оплеванным видом, от лица мертвых предков отвечает на это: — От ваших мук, от ваших стонов душа болит... Но не завидуйте мертвым и не помышляйте о смерти: на кладбище нет ни места, ни покоя... Смерть — даже смерть! — не дает теперь никакого успокое­ния...

Интеллигентный человек в современной России, как правило, с благоговением относится к русскому дворянству. Это – дань историческим заслугам сословия русского всеевропейского человечества, создавшего уникальную культуру. Дворянская культура представляется единственно возможной и потому считается культурой подлинно русской. Критика дворянской культуры кажется посягательством на русскую культуру как таковую, на саму Россию. Но тот непреложный факт, что цветущая и непревзойдённая русская дворянская культура XVIII и XIX веков повинна в катастрофе XX века, заставляет критически переосмыслить содержание и сущность этого феномена.

1937-1938 годы стали последними для крестьянских поэтов. Их нерасторжимая связь одновременно с землёй и Небом, от которого несмотря на временные помрачения, отступления, не отрёкся ни один из них, сама по себе стала для них расстрельным приговором. Ведь целью большевизма было уничтожение русского мира, сердцевины его, души – Церкви, деревни, как носительницы патриархальных традиций, первоосновы Руси, всего самого сильного, чистого, жизнеспособного, самостоятельного, всего, что могло сопротивляться сатанинской машине. Русская поэзия, таким образом, обречена была плахе.

После очередной затяжки, Борисыч выдаёт нам:

- Вот вы мне скажите, почему они воруют?

- Алексей Борисович, вы про кого, кто ворует? - спрашивает его Албанец.

- Да в том-то и дело, что все. Почему они все воруют? Чего им не хватает? - снова спрашивает нас комбриг.

- Борисыч, а сейчас никому нельзя верить, время такое, - говорит Мозговому Песня.

- А кому мне тогда верить? Почему, когда мне дали миллион, я его потратил на бригаду, а не себе в карман положил?

- Вот поэтому именно вы наш комбриг, а не кто-то другой, - вступаю я в разговор.

- Ну да, я комбриг. Вот, только для чего я тут жилы рву? Кому это всё надо? Может плюнуть на всё и уйти в монастырь? Как считаешь, Саш? - обращается он к Песне.

- В монастырь-то мы всегда успеем.

Люди борьбы, политики, войны, как Димитрий, Калита, Олег, нередко к концу жизни ощущают тягость и усталость. Утомляют жалкие дела земли. Страсти расшатывают. Грехи томят. В то время многие князья на старости и вблизи смерти принимали схиму — крепкий зов к святому, после бурно и греховно проведенной жизни.

Не совсем ясно, были ли, при жизни Сергия, у обители его жалованные села. Скорее — нет. Считается, что запрета принимать даренья он не делал. Запрещал просить. На крайней же, францисканской точке (ее не выдержали сами францисканцы), видимо, и не стоял. Непримиримые решения вообще не в его духе. Быть может, он смотрел, что «Бог дает», значит, надо брать, как принял он и повозки с хлебом, рыбою от неизвестного жертвователя. Во всяком случае, известно, что незадолго до смерти преподобного один галичский боярин подарил монастырю половину варницы и половину соляного колодезя у Соли Галицкой (нынешний Солигалич).

Как святой, Сергий одинаково велик для всякого. Подвиг его всечеловечен. Но для русского в нем есть как раз и нас волнующее: глубокое созвучие народу, великая типичность — сочетание в одном рассеянных черт русских. Отсюда та особая любовь и поклонение ему в России, безмолвная канонизация в народного святого, что навряд ли выпала другому. Сергий жил во времена татарщины. Лично его она не тронула: укрыли леса радонежские. Но он к татарщине не пребыл равнодушен. Отшельник, он спокойно, как все делал в жизни, поднял крест свой за Россию и благословил Димитрия Донского на ту битву, Куликовскую, которая для нас навсегда примет символический, таинственный оттенок. В поединке Руси с Ханом имя Сергия навсегда связано с делом созидания России.

Так случилось, что значительную часть своей жизни Любовь Фёдоровна прожила в Западной Европе и умерла в Италии в полном одиночестве, без родных и близких. «…Пришёл последний день, 10 ноября 1926 года. Доктор Фриц Рёсслер, констатировав агонию, позвал местного священника… В пять часов пополудни Любовь Достоевская скончалась. Причина её ранней смерти остается одной из загадок… Спустя два дня после её смерти, чрезвычайно скромная похоронная процессия, состоявшая из супругов Рёсслеров, медсестры и католического священника, проводила Достоевскую в последний путь…»

Николай Лохвицкий в 1887 г. окончил курс в 4-м Московском кадетском корпусе, в 1889-м окончил по первому разряду 2-е Константиновское военное училище в Санкт-Петербурге, а в 1900-м - курс 2-х классов в Николаевской военной академии Генерального штаба по второму разряду. Военную службу будущий генерал начинал в 105-м пехотном Оренбургском полку, затем отбыл командный ценз в чине подпоручика в лейб-гвардии Измайловском полку. Позже служил в Павловском военном училище с зачислением по гвардейской пехоте, в должностях библиотекаря, квартирмистра, адъютанта училища. В чине штабс-капитана принял участие в Русско-японской войне 1904-1905 гг. В декабре 1906 г. был произведён в полковники, в 1907-м был переведён в 145-й пехотный Новочеркасский императора Александра ΙΙΙ полк и назначен младшим штаб-офицером. 30 мая 1912 г. стал командиром 95-го пехотного Красноярского полка.

...

...

...

Походъ въ Хиву, предпринятый въ 1839 и 1840 годахъ, по мысли и подъ предводительствомъ Оренбургскаго военнаго генералъ-губернатора (гр.) Василія Алексѣевича Перовскаго, для обузданія хищныхъ Хивинцевъ, безпокоившихъ тамошніе предѣлы Россіи, -- почти вовсе у насъ неизвѣстенъ. О немъ долго ходили темные слухи, и не упоминалось ни единымъ словомъ въ Русской, всѣмъ доступной, печати. Только въ 1860 году, въ Чтеніяхъ общ. ист. и др. при имп. Моск. унив. (кн. I, стр. 147--166), появилось, сколько мы знаемъ, первое печатное извѣстіе объ этомъ достопамятномъ походѣ, въ статьѣ подъ заглавіемъ Военное предпріятіе противу Хивы. Статья эта очевидно составлена по бумагамъ подлиннымъ и содержитъ въ себѣ сжатое, но точное и дѣльное изложеніе всего хода дѣлъ.

Через несколько дней после нашего возвращения из Дебальцево в суровый город Алчевск поступила информация о том, что нас будут штурмовать. Штурмовать, естественно, по-взрослому, со всеми вытекающими последствиями. Нас - это штаб бригады «Призрака», а точнее здание «избушки» и прилегающей к ней территории. Но обо всём по порядку.