Сограждане! Признаем во глубине сердец благодетельность Монархического Правления и скажем с Екатериною: «Лучше повиноваться законам под единым Властелином, нежели угождать многим» (12). «Предмет Самодержавия, – вещает Она, – есть не то, чтобы отнять у людей естественную свободу, но чтобы действия их направить к величайшему благу» (13). Сия утешительная истина в устах Монарших пленяет сердце – и неизмеримая Империя, под скипетром Венценосца, следующего правилам Екатерины, кажется мне счастливым семейством, управляемым единою волею отца, по непременным законам любви его. Сие Правление тем благотворнее, что оно соединяет выгоды Монарха с выгодами подданных – чем они довольнее и счастливее, тем власть Его святее и Ему приятнее. Оно всех других сообразнее с целию гражданских обществ, ибо всех более способствует тишине и безопасности.

Сограждане! Дерзаю говорить о Екатерине – и величие предмета изумляет меня. Едва произнес Ее имя, и мне кажется, что все бесчисленные народы царств Российских готовы внимать словам моим: ибо все обожали Великую. И те, которые, скрываясь во мраке отдаления – под тению снежного Кавказа или за вечными льдами пустынной Сибири, – никогда не зрели образа Бессмертной, и те чувствовали спасительное действие Ее правления; и для тех была Она Божеством невидимым, но благотворным. Где только сияло солнце в областях Российских, везде сияла Ее премудрость.

1200 километров – много это или мало? Самолет преодолеет это расстояние за 2 часа, поезд – за 20, на автомобиле путь займет часов 16. А пешком пробовали? 19-летний сын зажиточного помора Михайло Ломоносов попробовал – путь из деревни Мишанинской Куростровской волости Двинского уезда Архангелогородской губернии до самого центра первопрестольной занял у него три недели. Биография Михайлы Васильевича, с одной стороны, хорошо изучена и описана. С другой – предельная мифологизация образа самородка, пробивающего себе путь к признанию вопреки обстоятельствам, превратила Ломоносова из живого, имеющего право ошибаться человека в некий непогрешимый символ русского самосознания. Именно такое отношение по большей части остается у школьников – «высокий недоступный идеал», «памятник». Словом, тот, с кем невозможно полемизировать. Целостному восприятию личности Михайлы Васильевича это, безусловно, мешает.

Сейчас пользуется большим спросом беллетристика про попаданцев: герои чудесным образом попадают в прошлое и наводят там порядок, юные менеджеры из XXI века учат уму-разуму видавших виды исторических персонажей. Михаил Васильевич Скопин-Шуйский стал бы идеальным героем такой книги. Он начал побеждать в 22 года, а в 23 одержал самые значительные свои победы. Молодой человек был великолепным тактиком и тонким дипломатом, задолго до Петра I он начал переустраивать русское войско на западный лад. Михаил Васильевич делал все, что положено делать оказавшемуся в прошлом нашему с вами современнику, желавшему повернуть отечественную историю в нужном ему направлении. При этом он, разумеется, был человеком своего времени – только гениальным.

Усугублялось нервное напряжение тем, что каждую ночь кого-либо из знакомых арестовывали. Наша квартира была на третьем этаже, а моя постель у стены, вдоль которой шла лестница. Дом-то был новой постройки – "цегельник". Если кто-нибудь поднимался по лестнице, то шаги были слышны в нашей квартире. Каждую ночь я просыпалась от этих шагов и прислушивалась. Если шаги миновали нашу площадку, я успокаивалась, но не сразу засыпала, и утром вставала разбитой. Во время отпуска мы старались поэтому уехать куда-либо подальше от города, чтобы отдохнуть от страха ночного посещения. Пригородные дачи нас не привлекали, и мы уезжали к морю. Как-то мы провели летний отпуск в деревне Кириловка на Мелитопольщине, другой раз – в деревне Петровское возле Бердянска, затем в Ейске и, наконец, добрались и до Черного моря. На собственном опыте мы почувствовали, что Черное море лучше влияет на весь организм, чем Азовское.

Одиозное "Вологодское дело" (дошло до Политбюро). На мой взгляд, у оперативников начались психопатические, патологические отклонения в клиническом смысле из-за вседозволенности и нездоровой атмсферы 1937-1938 гг. Удалось несколько лет назад сделать копию докладной в ГА РФ - сканы в сети впервые опубликованы на сайте Istmat. Докладная записка И.В. Анисимова секретарю Вологодского OK ВКП(б) Овчинникову о нарушениях, совершенных работниками УНКВД Вологодской области от зимы 1938 г.

Николай Муравьёв был одним из основателей Императорского Московского общества сельского хозяйства и первой Земледельческой школы в России. На протяжении более двадцати лет он активнейшим образом принимал участие в делах Общества, издал ряд научных трудов, которые на несколько десятилетий стали лучшими практическими пособиями по агрономии и скотоводству для помещиков. В неразрывной связи с этими книгами находилась его деятельность в подмосковной вотчине – Осташёво, ставшей при Муравьёве образцовым опытным имением, где он впервые применил передовые методы ведения сельского хозяйства.

О коллективизации и раскулачивании1930-х написаны сотни литературных и исторических книг и поставлены десятки кинофильмов. Многие из них были награждены сталинскими и ленинскими премиями.

Разбив противника в Восточной Галиции, наша 3-я армия перешла через реку Сан, про­двинулась значительно вперед, произвела лег­комысленный - и поэтому неудачный - штурм Перемышля и остановилась. В это время я возвращался из Киева по излечении от ранения, полученного в первом бою, и, проходя по доро­ге всевозможными этапами, мог видеть, что штаб 3-й армии переместился в Ярослав, штаб 11-го армейского корпуса - в Пржеворск, а штаб 32-й пехотной дивизии с управлением 32-й артиллерийской бригады - в село, назва­ния которого теперь не помню (хотя и помню, в сметане, а командир бригады сказал: «На­чался штурм Перемышля», что вызвало пес­симистические предсказания присутствовав­ших).

Противоположного мнения придерживались лишь некоторые австрийские и немецкие учёные, близкие к правительствам этих стран. Однако в данном случае «учёные мужи» занимались не наукой, а пропагандой, пытаясь расколоть и ослабить крупнейшего геополитического противника Германии и Австро-Венгрии – Российскую Империю. Точно так же австро-германские политики от науки боролись против другого геополитического соперника – Франции, пытаясь популяризировать теорию об отдельной южно-французской (провансальской) нации, «порабощённой» северными французами, и о «провансальском национальном возрождении» (о силезском и боснийском «национальных возрождениях», имеющих аналогичное происхождение, уже упоминалось).

На другой день, т.е. 10-го Июля, я с двумя офицерами гвардии выехал «в скором» в Москву. В Москве ждать пришлось недолго, около 2-х часов, и к шести часам вечера мы были уже на Николаевском вокзале Петрограда. По выходе из вагона к нам подошли какие-то лица в штатском, попросившие нас зайти зарегистрироваться. Спросив наши фамилии и прочие необходимые для регистрации сведения, нам подали автомобиль для перевозки нас на Царскосельский вокзал. Когда мы подъезжали к Царскосельскому вокзалу, я обратил внимание, что за автомобилем бежит какой-то офицер в форме нашего полка. Оказалось, это был мой брат Миша, накануне произведенный в прапорщики и получивший именную вакансию, минуя запасный батальон, в наш полк. Сцена встречи была чрезвычайно трогательна.

Два больших концентрационных лагеря во время зачистки были организованы коммунистами в самом губернском центре – Тамбове. Один был стационарный, по соседству с тюрьмой, там, где сегодня находится исправительно-трудовая колония (так как свято место пусто не бывает), а другой на противоположном берегу Цны, напротив Казанского монастыря, где в то время размещалась Тамбовская губернская ЧК. Оба этих лагеря, как и все в губернии, были организованы по приказу будущего маршала Советского Союза Тухачевского.

Советская власть, боясь народного гнева, старалась держать народ в страхе, терзая его жестоким террором. Каждое нечаянно оброненное слово против власти, даже анекдот, касавшийся ее, карались безжалостно: ночной арест и ссылка в исправительно-трудовой лагерь. Анекдоты же ходили в народе из уст в уста, меткие и едкие, обличительно-сатирически клеймившие власть. Росла жестокость, в стране воцарился страх: люди говорили тихо, даже шёпотом, ибо считалось, что стены слышат. Громко говорили лишь "перестраховщики", старавшиеся хвалить советскую власть, чтобы вызвать или выудить у слушателей слово протеста против этих лживых, провокационных восхвалений. Побороть силу страха было невозможно: дух и воля у людей были подавлены. Царило недоверие друг к другу, даже к родственникам: "неровен час – проболтается". Власть подозревала у всех готовность к вредительству, особенно у тех, кто стоял близко к иностранцам. По радио только и говорилось, как проникают иностранцы в Советский Союз для диверсий.

Я стою у ворот хельсинского морского порта, где в марте клятого 1917 года был убит командующий Балтийским флотом адмирал Адриан Непенин. Кто и за что выстрелил ему в спину в самом начале февральской смуты? Ответ, казалось бы, прост: откройте книгу бывшего балтийского матроса-большевика Грудачева «Багряным путем Гражданской». А там есть глава «Я убил адмирала Непенина!», и в ней автор не без похвальбы и гордости сообщает: «Утром… 4 марта на Вокзальной площади меня подозвали трое пожилых матросов из береговой (минной. — Н. Ч.) роты. Одного из них, сухощавого, с темными усами, я уже знал. Это он на митинге в казарме говорил, что надо усилить охрану порта… Сегодня мы опять встретились с этим матросом. Он стал расспрашивать, кто я, откуда. Из Феодосии, говорю, сын каменщика.

Махнач Владимир Леонидович рассказывает о смутном времени в России. Лекция была прочитана в 2004 году в храме Рождества Иоанна Предтечи на патриаршем подворье в Сокольниках.

Наше положение становилось не только неприятным, но и опасным: с одной стороны, огонь артиллерии, который постепенно усиливался, с другой, огонь продвигающейся в нашем направлении стрелковой цепи немцев. Мы же были лишены возможности что-либо предпринять, так как до шоссе было еще слишком далеко, чтобы ввязываться в перестрелку с германской пехотой, для которой мы были отличной целью. Германские снаряды рвались кругом. Особенно пострадала от них наша санитарная часть: полковой врач, санитарная линейка, фельдшера и т. д. Попало также и коноводам. Поэтому стрелковой цепи было приказано отходить к коноводам, садиться на коней и стать укрыто в ближайшем лесу. Но и германский артиллерийский огонь тоже перекинулся теперь на лес, хотя и не был уже меток. Перестал быть нам опасен и огонь немецкой пехоты. Однако тяжелые снаряды продолжали рваться вправо и влево от дороги, выворачивая деревья с корнями, и случайные попадания не были исключены. Поэтому нам было приказано, оставив наблюдение за шоссе, отходить в направлении Глембовского Брода. Немецкая артиллерия еще долго продолжала долбить по лесу, но теперь она уже не была опасной.

В правительство высланы детально проработанные проекты исследований Востока и формирования Забайкальского войска. Государь ознакомился с материалами, к которым было приложено заключение ряда министерств о преждевременности их принятия, и приказал отложить рассмотрение до приезда Муравьева. Между тем, генерал-губернатор добился-таки перевода части сибирских линейных войск в Забайкалье, укрепив в нем военное присутствие России. Работа не останавливалась ни на час. Готовились проекты преобразования в Сибири медицинской, строительной и межевой части, проект о ссыльных. Всю документацию губернатор готовил собственной израненной рукой, запрашивая только необходимые справки. Для рассылки отчетов, большей частью в министерства по принадлежности, недоставало хороших писарей, без них страдало и общее делопроизводство. Губернатор сетовал на то, «как много вредит пропустить неделю в распоряжениях там, где сообщения отдаленны и редки».

...

Все изменилось после революции. Дорвавшись до власти (сначала в роли ставленников Временного правительства, а затем и в качестве самостийных правителей), Грушевский и Ко принялись украинизировать Малую Русь такими методами и темпами, что вызывали нарекания даже со стороны своих более цивилизованных единомышленников. Известный украинофил В.П.Науменко, всю жизнь положивший на утверждение «украинского языка», пытался образумить украинизаторов. «Украинизацию должно проводить тактично и осторожно»[222] – предупреждал он, но лишь накликал на себя обвинения в симпатии к «русским шовинистам»[223]. Другой виднейший деятель украинофильского движения, крупный учёный профессор Н.П.Василенко также протестовал против попыток принудительно навязывать населению украинский язык. Он опасался, что насильственная украинизация только навредит новому языку и будет мешать «проникновению его в народную толщу». Как указывал Василенко, насильственные меры «диктуются скорей неверием в силу и способность украинского языка развиваться естественным путём и получить значение языка национального»[224]. В результате, и этот украинофил был зачислен кампанией Грушевского во враги «украинского национального дела».

Демон разрушения и убийства торжествовал, празднуя свою человеконенавистничес‑кую тризну. Уже на другой день уличных боев в некоторыхь частях города запылали зажженные артиллерийскими снарядами дома, огромным, зловещим заревом освещая, особенно по ночам, безобразную и жуткую картину человеческой жестокости, безумия, подлости и ненасытимой алчности. Дворники, лакеи, кухарки, горничныя, прачки, базарныя торговки, приказчики и вся тунеядная уличная чернь, неимоверно расплодившаяся за время «свободъ», шпионажем, доносом и даже с оружием в руках открыто и тайно помогала большевикам.