Евгений Иванович Замятин (1884 – 1937), классик новейшей русской литературы, теоретик писательского мастерства. К 1966 году – об этом времени и пойдёт речь в моих воспоминаниях – были известны его два романа, восемь повестей, двадцать семь рассказов и пять пьес. После стихийной публикации на Западе романа Замятина «Мы» на его Родине развернулась разнузданная травля, в результате которой писатель вынужден был на время покинуть Россию, и после недолгого пребывания в Риге и Берлине осел в Париже, где скончался 10 марта 1937 года. Похоронен на пригородном кладбище Тие. Горстка друзей провожала в последний путь Евгения Ивановича, среди них – Марина Цветаева. Об этом она сама напишет, как «растравительно горько» было прощаться с таким замечательным человеком. Помещённые записки относятся к начальной поре исследования творчества Замятина в нашей стране.

Будущее России во многом определяется тем, какими станут новые поколения, как они будут ощущать себя в отношении к прошлому, настоящему и будущему своего народа. Народ как историческое единство возрастает из исторического духовного опыта поколений и держится на фундаменте этого опыта. У каждого народа свой исторический опыт. И есть ещё опыт народов, связанных единством прошлой совместной жизни, судьбы и современной реальностью. Это опыт многовекового исторического бытия в одной стране.

18/31 декабря 1949 года в Свято-Троицком монастыре в Джорданвилле состоялся очередной постриг. Отцу Кириллу Зайцеву было наречено имя в память одного из первоучителей славян – равноапостольного Константина. К тому времени он уже приступил к исполнению весьма ответственного послушания, которое во многом определяло весь его оставшийся земной путь. Основатель Духовной семинарии в Джорданвилле архиепископ Восточно-Американский Виталий (Максименко, 1973–1960) после направления на епископскую кафедру владыки Серафима (Иванова, 1897–1987) пригласил о. Кирилла занять место редактора «Православной Руси».

Не случайно первопоходники, где бы, в каких бы местах земного шара они не находились, отмечают ежегодно, в день 9/22. февраля свой поход и стремятся в этот день не только вспомнить славное прошлое, но и приобщить к светочу, зажженному их вождями в 1918 г. на полях Дона и Кубани, возможно большее число русских людей и, особенно, озарить им души молодого, подрастающего поколения. Ибо в те незабвенные дни похода их собственные души, озаренные этим светочем, вознеслись на такие горние высоты, которые приблизили их к Богу и тем дали возможность выполнить величайшую задачу, гласящую: «нет больше той любви, если кто душу свою положит за друзей своих».

И революционеры, и глава охранительных сил Государства Российского одинаково ошиблись в своих предположениях. Но они не ошиблись в интуитивной оценке событий, последовавших за провозглашением Реформы. Однако, только мы, свидетели дальнейших путей русской государственности и русской общественности, можем оценить всю значительность следующего отрывка из частного письма, принадлежащего перу одного относительно незначительного революционного деятеля описываемой эпохи: «Здесь проезжал полковник, ходивший на усмирение крестьян в Пензу, и рассказывал, что там взбунтовалось тысяч 30, но которые были разъединены. Над первой толпой, встретившей их и состоящей, по крайней мере, тысяч из 12, развивалось красное знамя... Вот оно, красное знамя, начинает развиваться и у нас и осенять собою толпы собравшихся, хотя и невооруженных, но все-таки на защиту великого дела социализма - общинного владения землею». Это сообщение отвечает действительности. О красном знамени сообщает и генерал Дренякин в донесениях Государю.

Он чувствовал удовлетворение и радость... Он прошел к своей любимице, семилетней Великой Княжне Марии Александровне. «Я хотел расцеловать свою дочь в этот лучший день моей жизни», - говорил он впоследствии. Не мог он не вспомнить в этот великий день и о своем отце, который, по преданию взял с него на смертном одре слово освободить крестьян. На прогулке в коляске он на несколько минут становился перед памятником «Незабвенному», накануне (в годовщину кончины) украшенному цветами: мысленно он соединился с тем, кто лучше, чем кто бы то ни было другой, способен был понять владевшие им чувства. Никто в столице не знал о совершившемся: дело подготовки освобождения крестьян держалось в строжайшей тайне. Печатание положений и Манифеста шло с лихорадочностью. В помощь казенным типографиям были привлечены частные. Набор развозили по ночам в придворной карете с охраною. Служащие и рабочие связаны были обязательством ничего не разглашать. При всяком выходе из типографии они подвергались обыску. Листы печатались в типографии Второго Отделения и в Сенатской типографии. С 12 февраля началась фальцовка и брошюровка в залах Первого Кадетского корпуса (в тех самых, где, как известно, происходили заседания Редакционных комиссий). Там же Положения и Манифест укладывались в кожаные чемоданы в полтора аршина длиною и в лубочные ящики в два аршина длиною. Все залы корпуса были завалены печатною бумагою - обучение кадет гимнастике и фронту было прекращено.

Могучий Самодержец, которого сегодня благочестиво поминает Русское царство, не был только олицетворением нашей внешней силы. Если бы он был только этим, то его слава не пережила бы Севастополя. Но за суровыми чертами грозного властителя, резко выступавшими по требованию государственной необходимости (или того, что считалось за такую необходимость), в императоре Николае Павловиче таилось ясное понимание высшей правды и христианского идеала, поднимавшее его над уровнем не только тогдашнего, но и теперешнего общественного сознания. Не перед одною же внешней силой преклонился гений Пушкина и не одна грандиозность привязала к государю сердце поэта! Лучшая сторона характера и образа мыслей императора Николая I, хорошо знакомая в кругах, близких к престолу, скрывалась и доселе скрывается для большинства за подавляющим обликом державного великана. В нынешний день, когда всюду поется вечная память императору Николаю Павловичу, хорошо напомнить именно эту, менее известную, человечную и духовную сторону его личности: земное величие проходит; для императора, потрясенного и сокрушенного внешними неудачами и внутренними разочарованиями, - блеск этого величия померк еще ранее смертного часа, - только добро и правда, связанные с высшей природой человека, достойны вечной памяти.

Но, от речного романа – к морской романтике. Тем временем стрелка компаса международной напряженности указала на юго-восточное направление; требовалось срочно занять бассейн реки Уссури и установить защиту тихоокеанского побережья от англо-французского посягательства. В этом раскладе Муравьев-Амурский получил полномочия на разграничение с Японией и закрепление Сахалина за Россией. Как-то в беседе с Муравьевым декабрист Михаил Бестужев заявил: «Грех, если русские не отыщут открытого порта на юге». Он видел необходимость создания «второго Севастополя на Тихом океане». Адмирал Василий Завойко также подсказывал необходимость поиска южной гавани для морской крепости. Следуя дружеским пожеланиям, генерал-губернатор настроился на обследование берегов залива Петра Великого, который раскинулся чуть ли не на двести миль.

...

...

205 лет назад родился Иван Фёдорович Александровский – художник, фотограф, педагог в гимназии, изобретатель стереоскопического фотоаппарата, изобретатель устройства для подъёма затонувших судов (мягких понтонов). Наибольшую известность он приобрёл как создатель первой в России подводной лодки с механическим двигателем проф. С.И. Барановского, работающем на энергии сжатого воздуха. Лодка была построена в 1866 г. на Балтийском заводе в Петербурге, имела на вооружении две мины.

Едва забрезжил рассвет, как далеко влево... затарахтели пулеметы часто-часто, забухала артиллерия. Бой разгорался и все ближе подвигался к нам. Вдруг — чудо. Против 1-го полка все поле покрылось бегущими людьми. 4-ая Кубанская дивизия неслась по Саратовскому тракту, охватывая отступающих красных. Вот веером рассыпались Кубанцы, блеснули шашки... «Вперед», скомандовал появившийся Гранитов и полез через проволоку. Ему помогали другие разбрасывать колья. Вот мы за проволокой... спустились прямо на голову красным. «Стой, стой, будем стрелять», кричали гренадеры. Из красных кто остановился, кто бежал. Раздались одиночные выстрелы по убегающим. Все равно не уйдут, вот она — наша кавалерия. Наша кавалерия действительно была уже далеко впереди, никто уйти не мог.

Интерес к русской культуре (исследовательский и профессиональный) возник у К.И. Зайцева давно. В начале 1930-х годов он активно общался с И.А. Буниным (См. об этих взаимоотношениях в кн.: «И.А. Бунин. Новые материалы». Вып. I. М. «Русский путь». 2004. По указателю). Цель – написание о нем книги в связи с присуждением русскому писателю Нобелевской премии (https://sergey-v-fomin.livejournal.com/360626.html). «Познакомился я с ним ближе, – вспоминал отец Константин в 1970-м, – уже в Зарубежье, в Париже. Я очень ценил его как писателя; он очень меня интересовал и как человек. Тесной стала с ним связь, когда я задумал о нем написать книгу в связи с получением им Нобелевской премии. Тогда я и лично мало его знал, и о нем не так уж много знал. Вот он и предложил – рассказать мне свою жизнь… Так возникли у нас каждодневные встречи в отеле, где он останавливался – не помню, сколько их было. Изо дня в день он мне обстоятельно и деловито излагал ход своей жизни, проявляя исключительную собранность мысли. […]. Трезво, деловито, как бы наново, осознавал Бунин свою жизнь, свою личность, раскрывая её в её подлинности, и это без малейшего оттенка “исповеди”. […] Точно, ясно, вразумительно восстанавливал он ход событий, определявших течение его жизни. На этом фоне вновь осваивая содержание его творений, я и написал потом свою книгу. А когда она была кончена, поехали мы с женой на юг Франции, где жил Бунин со своей супругой, и там был уже мой черед читать, день ото дня, по одной главе каждый вечер, свою книгу. […] И здесь проявил Бунин изумительный такт. Он сосредоточенно слушал. Никаких поправок во время чтения он не вносил. После же окончаний очередной главы начиналась, непосредственно, оживленная беседа по существу, из которой, конечно, могли вытекать, совершенно естественно, те или иные поправки и дополнения».

...

Сегодня, в годовщину нашего первого похода, я чувствую сердечную потребность посвятить эти несколько строк, тем, кто в эти дни, исполненные воинской доблести и сурового тяжелого долга, сменявшихся озлоблением и жгучею местью, в дни безысходного страдания, под леденящим дыханием смерти, нашли в себе чистые источники любви и Христова милосердия. Вам, наши незабвенные сестры, посвящаю я эти строки. Я не знаю, где вы теперь, не знаю ваших имен, но я хорошо помню вас и никогда не забуду! Как живые, проходите вы перед моим мысленным взором...

По условию с городскими властями, архиепископ Иркутский Евсений прибытие Николая Николаевича ожидал в кафедральном Богоявленском соборе, а на соборной колокольне шел благовест в большой колокол. Муравьев, как истинный верующий, отправился из дома в Собор, где собрались начальствующие лица в полной форме и много публики. Евсений встретил графа у входа, сказал приветствие и отслужил благодарственный молебен. Собравшаяся кругом Собора публика приветствовала явившегося им героя века громкими криками «ура» и сопровождала восторгами до самого дома. Вечером город сиял иллюминациями, военные музыканты против штаба из горящих плошек составили надпись «Амур наш». Началась череда праздников, роскошных обедов, фейерверков и прочее.

Большую роль в духовном становлении Кирилла Иосифовича сыграл в то время его духовник – архимандрит Филарет и прозорливый схимник-слепец Игнатий из Казанского монастыря, первой с которым познакомилась Софья Артемьевна Зайцева, супруга профессора. Позиция схимонаха Игнатия по поводу подсоветской Церкви сводилась к безапелляционному: «Священство не священство и таинство не таинство».

«Кончилась Россия», – так говорил в 1917 году в революционном Петрограде Кирилл Иосифович Зайцев. «История – самоупразднилась... То был бунт против Истории», – писал почти полвека спустя в келлии Свято-Троицкого монастыря под Нью-Йорком архимандрит Константин. «Можно находить темные стороны Исторической России, – размышлял на закате своей жизни о. Константин, – во все времена, в частности, в последние времена. Но одно можно с уверенностью сказать: пусть процесс обездушения был в ходу, но пока стояла Россия Императорская, она не только не принуждала к лжи, а служила Правде, преемственно являя собою все ту же высоким духом просветленную Историческую Россию. Олицетворением ее явился, в ослепительной духовной красоте, наш Последний Царь...» Отец Константин видел Его: «...Я был на площади Зимнего Дворца в день объявления Великой войны – незабываем остался момент, когда в окне появилась Его фигура пред многотысячной толпой, заполнявшей все видимое пространство...» То был Царев «Вход в Иерусалим», а впереди ждала «Голгофа», на которую обрекли Его те, кто 20 июля 1914 года, в воскресенье кричал ему, вышедшему на дворцовый балкон: «Осанна!!!»

19 февраля 2022 года исполняется пять лет со дня смерти Игоря Ростиславовича Шафаревича, который несомненно был одной из ключевых фигур жизни русского общества последней трети XX-начала XXI века

 Нельзя сказать, что в наши дни его имя малоизвестно, но в публичном пространстве сейчас говорят и пишут о нём мало. На это есть весьма веские политические причины, по которым фигура Шафаревича еще в 1980-е гг. подверглась негативной мифологизации и табуированию в либеральных СМИ.

Начиная с 1950 года, почти в каждом номере выходивших в американском Джорданвилле зарубежных православных периодических изданиях, таких как «Православная Русь», «Православная жизнь» и «Православный путь», публиковались глубокие, весьма содержательные статьи духовного писателя, публициста и богослова, профессора Свято-Троицкой духовной семинарии архимандрита Константина (Зайцева). Еще за шесть лет до его кончины один из сотрудников высказывал упование, которое разделяли многие читатели Русского рассеяния: «Есть надежда на милость Божию, что все это множество по разным местам разбросанное будет в ближайшее время систематизировано в отдельном сборнике, как безценный дар Русскому Православному Зарубежью от большого русского патриота и твердого безкомпромиссного стоятеля за чистоту Православия...»