Пока мы ждали, что будет дальше, мимо батареи проходил раненый в руку пехотинец и, улыбаясь, крикнул нашим: «Набили его видимо-невидимо!» «Но, ведь и наших, наверно, пало много?», отозвался на это кто-то из канониров. «Наших?», повторил пехотинец, «своих мы не считаем!» Это было сказано без всякого оттенка иронии. Потом последовало приказание: «Рысью - в Бохнию!» Рысью мы, понятно, не пошли: места прислуги на передках и зарядных ящиках были заняты различным имуществом, главным образом - непредусмотренным уставами, но необходимым канонирам и лошадям. Прислуга поэтому совершала походы пешком возле своих орудий и только иногда кто-нибудь вскакивал для отдыха на какое-либо более или менее свободное место. Несмотря на такое замедленное движение, мы все-таки подошли к городу преждевременно и были остановлены начальством на шоссе, перед ним. Причиной нашего томления перед только что завоеванным городом было, надо полагать (как прежде, так и потом), незнание начальством, что делать после взятия неприятельской позиции? Таким образом мы всегда позволяли «недорубленому лесу» вырастать вновь. Так, вероятно, было и теперь. К счастью, день был чудесный и теплый, несмотря на середину ноября.

Не было ни одного населённого пункта, которого бы не коснулся кровавый террор. Так «национально сознательные» украинофилы (именно они указывали властям на «подозрительных») мстили своему народу за нежелание украинизироваться. «Жажда славянской крови помрачила умы и помыслы военных и мирских подданных Габсбургской монархии. Наши братья, отрекшиеся от Руси, стали не только ее прислужниками, но и подлейшими доносчиками и даже палачами родного народа. Ослепленные каким-то дурманом, они исполняли самые подлые, постыдные поручения немецких наемников. Достаточно взять в руки украинскую газету «Діло» с 1914 года, издававшуюся для интеллигенции, чтобы убедиться в этом окончательно. Волосы встают дыбом, когда подумаешь о том, сколько мести вылил на своих ближних не один украинский фанатик, сколько своих земляков выдал на муки и смерть не один украинский политик вроде кровавого Костя Левицкого, сколько жертв имел на своей совести не один «офицер» в униформе сатаны Чировского. Не день, не два, упивался страшный упырь Галицкой земли братской кровью. На каждом шагу виден он, везде слышен его зловещий вой. Ужасен вид его»[498] – писал В.Р.Ваврик, сам прошедший через ужасы австрийского концлагеря.

Нет сомнения в том, что идеи, во имя которых боролись и умирали участники Кубанского Корниловского похода, были реальностью. Ведь не простое чувство самосохранения заставило юного ростовского студента бросить теплый отчий дом, а смертельно утомленного трехлетней войной офицера вновь шагать и шагать по вьюжной степи, по невылазной грязи, опять подставлять, часто безнадежно и безответно, грудь и голову смертельному огню. Спасать жизнь можно было в то время иначе: приспособленчеством, спарыванием погон, коленопреклонением перед новыми богами. И лишь высокая идея, лишь любовь до самопожертвования к родной стране, лишь горечь отчаяния перед ее унижением заставили бросить семьи, близких, родных, бросить все на произвол судьбы и идти под свист пуль в неведомые дали... «За синей птицей», как писали тогда. Тогда, 46 лет тому назад, с гордостью носили маленький значок - память похода - меч в терниях «в воздаяние страданий и борьбы». Стерлась теперь у многих эта память, утерян или лежит на дне забытой шкатулки маленький заржавевший меч в венце. А сами участники разбрелись по лицу земли... «иных уж нет, а те далече»... Есть даже те, кто продали и предали все. Но умерла ли душа похода? Жива ли его идея? И если не жива, то какая же другая идея может быть творческой и созидательной в будущем? Какая же иная послужит стержнем грядущего воинства, созванного во имя тех же страданий и борьбы?

Несбыточные мечты иногда имеют обыкновение сбываться. Но страшно, какой счет предъявят они, сбываясь? Невзрачная девочка с книгой многое взяла у жизни: прекрасного мужа, славу едва ли не руководительницы заговора, возведшего на престол Императрицу, дружбу, пускай и неверную, последней… Платить пришлось дорого. Отдаление венценосной подруги, смерть маленького сына и, наконец, удар, от которого никогда не оправиться – смерть Михаила… Ее красавец-князь умер вдали от нее, в Польше, куда был послан с дипломатической миссией… Жизнь опустела. Однако же, в ней оставались еще долги: дети – явившийся на свет незадолго до кончины отца Паша и Катерина… Своему единственному наследнику Дашкова решила дать лучшее образование и для этого испросила разрешение на отъезд заграницу. Началась многолетняя жизнь на чужбине…

Великой княгине Екатерине Алексеевне Катю представили, как юную особу, очень увлекающуюся чтением. Великая княгиня была старше ее четырнадцатью годами и в отличие от нее весьма несчастлива в браке. Тем не менее, обе женщины сразу почувствовали взаимную приязнь. Их объединяли общие идеалы, навеянные французскими просветителями, общая любовь у их мудрым трудам и книгам вообще, а также склонность к перу. Что за наслаждение было обмениваться мыслями с родственной душой, столь понимающей и разделяющей их! Более того – душой, стоящей много выше, душой великою!

…В начале января в Иркутске назначен общий приемный день, которому Муравьев, возвратившись из знаменательной поездки, придал особый смысл и назначение. Вспоминает Б. Милютин: «На этот раз накопилось столько электричества в воздухе, что все чувствовали грозу. Лица всех обращены к дверям кабинета. Из нее не вышел, а как бы вылетел граф Муравьев. Окинув всех не гневным, но грозным взглядом, он начал речь. Произнесенная прекрасно, она произвела сильнейшее впечатление». В остатние дни 1860 года Иркутск в оживлении и в восторгах. Китайская империя окончательно признала за Россией владение столбовой дорогой к Великому океану, и страна одним взмахом перенеслась с северных широт амурского устья к Корейскому полуострову, сблизившись с кипучим центром мировой торговли на Океане. Оппозиция ушла в подполье; по выражению Муравьева, с Пекинским договором «в Иркутске все звери присмирели». А. Максимов выдвинул версию китайской податливости в амурской сделке: «Уступая Амур и Уссури, Китай исполнил требования России только благодаря энергии графа Муравьева-Амурского. Китайцы не предполагали, что за ним стоит лишь несколько сот штыков. Им казалось, что решительные действия графа могли опираться на грозную военную силу».

Когда на Русской земле уже правил свой ритуал кровавый Третий интернационал, когда повсюду на Руси осквернялись древние святыни, а тысячи невинных стонали в застенках чека,- только там, далеко на юге России был небольшой клочок земли, где еще существовали и правда, и закон, и порядок. Этот единственный уцелевший тогда белый островок в большевистском кровавом море был землей Донских казаков. Все патриотически настроенное, все, кто верил в чистый разум России, кому были дороги честь и слава родины, - все устремилось тогда на Дон. Люди государственной идеи, общественные деятели, офицеры, сохранившие честь Русской армии, юнкера-юноши и дети-кадеты, которые горели любовью к родине, - все бежали на Дон, ибо «с Дона выдачи нет».

Орест Адамович Кипренский, блестящий живописец и рисовальщик, «любимец Петербурга», автор лучшего портрета А.С. Пушкина, который назвал его: «Волшебник милый». Фильм рассказывает о жизни и творчестве Кипренского, о его драматической судьбе. В ней много загадок, тайн, удивительных поворотов.

«Ну, господа, сейчас уходим!», сказал кто-то. «Уходим!», старался собрать я мысли, «уходим в полную неизвестность, всецело полагаясь на милость наших союзников», звучало в голове, и болезненно хотелось взглянуть еще разе на то, что мы покидали. Собрав все силы, я поднялся по сходням на палубу. Мы выходили на внешний рейд Севастополя. На палубе было много народа. Каждому хотелось не пропустить момента вынужденного прощания с Родиной. Вот контуры берега стали сливаться в утреннем тумане, — лица у всех стали серьезными. Многие плакали, другие крестились. «Прощай Россия!», вырвалось и у меня.

«Шуйским делом» называют события, произошедшие в городе Шуя Иваново-Вознесенской губернии ровно 100 лет назад. Протест жителей города против изъятия церковных ценностей закончился трагедией. Сначала — расстрелом мирных людей, вышедших на защиту Воскресенского собора. А затем — казнью «зачинщиков», в том числе настоятеля собора Павла Светозарова. Шуйская трагедия изменила жизнь всей страны. Мы приехали в Шую, чтобы вместе с историками, церковнослужителями и детьми очевидцев восстановить хронологию событий 100-летней давности. Наша задача — рассказать, что на самом деле произошло 15 марта 1922 года и что последовало за этими событиями. Режиссёр Карина Кизеева. Съёмки с квадрокоптера — Кристина Долголаптева.

Когда пленные увидели меня лежащим, то решили, что я прикажу их всех расстрелять, но каково было их изумление, когда их не только не расстреляли, но даже не раздели. Когда же я приказал им меня нести, то от радости они не знали, как меня поудобнее взять. Наконец решили так: двое взяли винтовку и усадили меня на нее, я же обнял их шеи. Двое других просунули мне под вытянутую левую ногу другую винтовку, а на нее я положил раненую. Несли они меня рысью. За ними бежали все остальные пленные. Когда одни уставали, их тотчас же без всяких указаний с моей стороны заменяли следующие. За вторым оврагом ко мне подъехал полковник Иванов. Не знаю, какие чувства волновали его, но голос у него задрожал, мы расцеловались. Тут же оказался и дедушка Мельницкий. Я передал ему казенный бинокль и пленных. «Да хранит Вас Господь», напутствовал он меня.

Итак, китайскую эстафету от графа Николая Муравьева принял блистательный дипломат и разведчик Николай Павлович Игнатьев. Его роль в истории присоединения Приморья недооценена. Между тем, деятельность Н. Игнатьева напоминала не дипломатическую волокиту, а захватывающий детектив. Для любителей детективного жанра изложим чехарду несусветных приключений и опусов, по пятам преследовавших молодого дипломата на протяжении двух лет. Сначала о герое запутанной истории подписания Пекинского договора, решившего предназначение одного из красивейших и важнейших регионов планеты.

Всякий несогласный с национальной политикой Кагановича подвергался травле. Особенно доставалось литераторам. На них лежала обязанность развивать самостоятельную литературу на украинском языке, но они, как и большинство украинцев, нового языка не знали и накликали на себя обвинения в «неуцтві», «рабской зависимости» от «русской языковой, буржуазной по сути своей, традиции»[400]. В числе прочих критике за употребление «русизмов» подвергались Павло Тычина, Владимир Сосюра, Максим Рыльский, Юрий Яновский, Петро Панч, Иван Ле, Андрей Головко, Валерьян Пидмогильный, Григорий Косынка, Семён Скляренко, Иван Микитенко, Мыкола Хвылёвой, Юрий Смолич, Юрий Шовкопляс и другие. «Современный писатель украинский, за небольшим исключением, украинского языка не знает. Ему нужно взять в руки «Изюмова»[401] (имелся в виду «Словник», составленный известным украинизатором, мовознавцем Изюмовым); «даже выдающиеся поэты и писатели-стилисты нарушают правильность, и чистоту и портят эффекты художественного достижения ненужными ошибками и абсолютно противными духу украинского языка русизмами»;[402] «даже в языке самых лучших современных писателей рядом с прекрасными неологизмами случаются совсем не нужные москализмы»[403] - били тревогу подручные Лазаря Моисеевича и категорически требовали: «Писатели должны выучить язык»[404].

Вскоре после трагического отречения Государя Императора Николая Александровича от Престола, которое произошло 2-го марта 1917 г., всю Россию облетело известие, что именно в этот день в селе Коломенском под Москвой (в 6 верстах от Даниловской заставы) произошло чудесное явление новой иконы Божией Матери, названной «Державной», т.к. Царица Небесная была изображена на этой иконе как Царица земная. Пораженный этим известием, в начале лета 1917 года я решил отправиться в Москву и попытаться пробраться в село Коломенское, чтобы поклониться новоявленной иконе и лично узнать обстоятельства ее явления.

В 2022 году исполняется 100 лет событиям в Шуе, когда большевики, воспользовавшись голодом в стране, открыли очередной этап гонений на Русскую Православную Церковь, проводившийся под видом изъятия церковных ценностей при непосредственном руководстве правительства, которое тогда возглавлял В. И. Ленин.

Первопоходники выставлялись какими-то кондотьерами. Какими-то продажными шпагами. Каждый, мол, из них получает громадное жалованье - либо звонкой монетой, либо в иностранной валюте. Форма на них - с иголочки! Они снабжены мощной артиллерией, эскадрильями аэропланов, несчетным количеством пулеметов. В санитарном отношении - изобилие и богатство!.. Мы, сидевшие тогда в Петербурге, отрезанные от внешнего мира, читая все это с замиранием сердца, радовались бесконечно. Увы, тем горше было разочарование, когда мы узнали всю правду от смельчаков, тайно пробравшихся к нам с Кубани и Дона.

Убежденный русофоб с диктаторскими замашками, Лазарь Моисеевич вполне подходил для выполнения функций главного украинизатора Малороссии. Только такой деятель, жестокий и беспощадный, мог решить поставленную задачу. Задача, между тем, была непростая. Южная (малорусская) ветвь русского народа, теперь официально называемая украинцами, украинизироваться не желала. Нового языка население не понимало, не принимало и не хотело принимать. «Особенно нужно знание украинского языка, потому что его никто хорошо не знает, а часто и не хочет знать» - жаловался один из украинизаторов и предупреждал: «Не овладев, как следует своим языком, общество не сможет осуществить великие задачи нашей эпохи, не сможет, как говорит т. Троцкий, «объять своею мыслью всю природу, всю жизнь до самых ее основ».[322] (И вновь-таки, почему общество должно считать своим язык, которого «никто хорошо не знает, а часто и не хочет знать», не пояснялось).

Подвижники науки всегда были в самом эпицентре бурлящего времени. Они работали в труднейших условиях, доказывая, что все трудности преодолимы. Герой моей книги «Крылатый металл. Русский прорыв», (М., ВИАМ, 2017, 2020) – один из них. Портрет своего деда - русского инженера Ивана Ивановича Сидорина я попыталась представить на фоне сложной, противоречивой и вместе с тем великой эпохи. Члены Воздухоплавательного кружка, основанного Николаем Егоровичем Жуковским в Императорском Московском техническом училище, посвятили всю свою жизнь авиации и машиностроению. Они знали, что время не ждет, и работали на пределе человеческих возможностей. Судьбоносный, трагический, переломный 1918 год ознаменовался созданием Центрального аэрогидродинамического института (ЦАГИ).

...

Псевдобелые петлюровцы активизировались в дискредитации Белой Идеи и Белых Героев в глазах русских людей. Они занимаются этим с 14-го года, предсказуемо занялись вновь. На этот раз мерзавцы пытаются выставить "петлюровцем" барона Врангеля. Ну, что ж, мы недаром издавали книгу материалов белых вождей и идеологов, а также дореволюционных публицистов, посвящённых украинству. Т.ч. ответ выруси, упорно марающей белое знамя, у нас имеется. И мы будем на постоянной основе публиковать эти материалы, дабы г-да петлюровцы не вводили в соблазн людей, в вопросе не искушённых. А для начала мы предлагаем вниманию читателей старую-добрую статью СиПа, дающий исчерпывающее представление о взглядах Петра Николаевича на украинский вопрос.