Консервативная линия политического философствования Ильина вполне очевидна, когда он говорит о четырёх столпах любой национальной стабильности: вера в Бога, свободная инициативная личность, семья и частная собственность. Это почвеннически-собственническая формулировка консервативного мировоззрения. Но также можно сказать, что двумя опорами консерватизма, согласно Ильину, являются традиция и право – подлинные ангелы-хранители национального бытия, оберегающие его и от политического хаоса, и от тоталитарной деспотии. Трезвое понимание российской истории, присущее Ильину, заставляет его сделать вывод, что в России, особенно к моменту сотрясения в 1917 году, обнаружилась катастрофическая минимальность «консервативного духа, блюдущего традицию», и что в то же время русский народ так и не сумел (или ещё не успел) воспитать свой государственнический инстинкт в строгой школе «нормального правосознания». А только такая школа, по Ильину, прививает народу долг, честь и справедливость в качестве духовных связей, обеспечивающих ему национальную солидаризацию. Отсутствие этих скреп на фоне слабости консервативных сил и их «политического безлюдия» стало главной причиной разразившейся в России антидуховной, антипочвеннической и антипатриотической революции.

«Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать», — эти и другие крылатые строки из пушкинского «Разговора...» изучают в школе. Несмотря на уверения автора в том, что «Книгопродавец и Поэт оба лица вымышленные», в жизни Александра Сергеевича такой человек существовал — Александр Филиппович Смирдин.

«Верный Руслан (История караульной собаки)» — фильм украинского режиссёра Владимира Хмельницкого, поставленный по одноименной повести Георгия Владимова (1975). Кинолента повествует о немецкой овчарке по кличке Руслан, в числе прочих караульных собак задействованной в охране лагеря заключённых. Рассказчик передаёт многообразие мыслей и чувств Руслана, объясняя мотивацию собаки для зрителя.

Морской Е. И. В. Наследника Цесаревича Кадетский Корпус был закрыт приказом Временного Правительства летом 1917 года, и его воспитанники были переведены в 6-ю роту Морского Училища в Петрограде. Одновременно, командир Роты Его Высочества (в Севастополе) кап. 2 р. Берг, был назначен начальником строевой части и командиром гардемаринской роты О. Г. К. (Начальником О. Г. К. был контр- адмирал С. Н. Фролов). Но закрытие О. Г. К. (Отдельные Гардемаринские Классы) осенью 1917 года принудило кап. 2 р. Берга вернуться в Севастополь, как «заведующего всем имуществом и зданиями Морского Кадетского Корпуса, а также начальника его охраны». В эти тяжелые дни, полный энергии и сил В. В. Берг был принужден бездействовать: со сторожем Корпуса, вольнонаемным и бывшим матросом, стариком Селезневым, он коротал дни, охраняя здание...

Сакраментальное слово У.М.Р.У. было выгравировано на щегольских бляхах поясных ремней реалистов. Это покоряло гимназисток и создавало какой-то ореол вокруг нас, вызывая лютую зависть у учеников Духовного и Ремесленного училищ. А означало оно всего-навсего: Усть-Медведицкое Реальное Училище. Форма была щегольская, полувоенная. Черная гимнастерка с орляными пуговицами, традиционный ремень с сакраментальной бляхой, темно-синие штаны с широкими красными лампасами. Помню, когда мы с дедом, бывая в Питере, проезжали на извозчике по улицам, взбудораженные юнкера, заметив красную лампасину, инстинктивно взбрасывали руку к козырьку — отдавали честь, но, заметив, что попали впросак, чертыхались и проходили мимо. Пальто реалиста было из офицерского сукна с красными петлицами. Фуражка — с темно-синим верхом, красным околышем, и все окантовано желтым рантом. Вообще форма нам, мальчишкам, очень импонировала. Так что в 1908 году в училище был такой наплыв учеников, что не хватило мест, и тогда директор Рафаил Николаевич Самецкий предложил родителям вскладчину пристроить в актовом зале перегородку, где бы разместился так называемый параллельный класс. Так и сделали. Я попал в основной, чем почему-то очень гордился. Великолепное здание училища стоит до сих пор. Там сейчас десятилетка. Построено оно было, кажется, в половине девятнадцатого столетия, а станица в годы Советской власти переименована в город Серафимович. Это здесь родился и проводил свою молодость известный советский писатель, друг Ленина, Александр Серафимович Попов (псевдоним — Серафимович), тут же жили донские писатели, теперь незаслуженно забытые, Роман Кумов и Федор Крюков.

30 января 1922 года, Политбюро ЦК РКП(б) запретило публиковать сообщения о массовом людоедстве и трупоедстве в голодающих районах страны.

Это событие произошло в 1922 году в Сибири в Хакасии в разгар Гражданской войны. Сибирь, как и другие регионы России, с 1918 года становится ареной ожесточенного противостояния и сопротивления белых и красных. Любая война - это горе, слезы, смерть, разрушения. Гражданская война, которая развернулась в России в 1918-1920/22 годы, решала в первую очередь вопросы смены политического строя России. Но, тем не менее, под его кровавое жерло положены тысячи ни в чем не повинных жизней стариков, отцов и детей. Она коснулась своей холодной стороной всех, и даже еще не рожденных детей.

Все уже как-то попривыкли к оттоку людей из русской деревни. Тысячи вымирающих и заброшенных деревень в тех областях, где ещё полвека назад кипела жизнь, которые век назад были ядром русской демографии и давали прирост населения на 30% за 20–25 лет, уже никого не шокируют и не удивляют. Но процесс этот стартовал не вчера и даже не в 1991 году — вымирание русской деревни началось на несколько десятилетий раньше, когда оплату трудодня русским колхозникам установили в 167 раз (!) ниже, чем, например, таджикским. В одной стране… В нашей стране…

Под Крещение в 1919 г. батюшка отслужил всенощную, но наутро по звону к литургии в храм не пришел. Оказалось, что к нему в дом ворвалась шайка бандитов-большевиков из соседних деревень и связала его самого и всех домашних, даже детей. Их страшно мучили и пытали, на глазах у всех изнасиловали детей и матушку Лидию. Бабушка Домника Петровна умерла тут же от разрыва сердца. Детей и матушку застрелили, а батюшку, положив на пол, раздавили дверью.

Детство мое было безоблачным. Приспело время — бабка повела меня в двухклассную станичную школу и посадила куда-то во втором или третьем ряду. Ввиду того что отец, как я сказал выше, был совершенно безличным в семье, то нас в станице называли Кузнецовыми. И вот, помню, в класс входит учитель Ефим Игнатьевич Фролов, фигурой напоминающий классического Санчо Панса, с лицом красным, как помидор, и слезящимися, заплывшими глазками. Открыв классный журнал, начинает перекличку: — Астахов. — Тут! — Не тут, а надо говорить: «я», — бубнит, слюнявя пальцы, Ефим Игнатьевич. — Черячукин. — Я! — шустро откликается бойкий мальчишка. — Келин. И, о ужас, я сижу как пришитый к скамье, и во мне холодеет сердце: «Ну какой же я Келин? Ведь я Кузнецов!..» А учитель снова: — Келин! Встать!

Ввиду увеличения численности русских войск в Приамурье и необходимости организовать обучение детей офицеров и чиновников, служивших в этом крае, 11 октября 1888 г. была открыта в Хабаровске Приготовительная Школа при Сибирском кад. корпусе. Эта Школа была 30 апреля 1900 г. переформирована в Хабаровский кадетский корпус; 16 мая 1908 г., по случаю 50- летия присоединения Приамурья и Уооурийоко-го края, по Высочайшему повелению корпус был наименован Хабаровским графа Муравьева-Амурского кад. корпусом. Корпус состоял из 4- х рот, причем в 4-ю роту входили Приготовительный и 1-й классы, каждый из 3-х отделений.

Весной 1915 года началась наступательная операция германских и австро-венгерских войск, получившая название Горлицкого прорыва – по названию местечка Горлице между Вислой и Карпатами. Не сумев потеснить русские войска в ходе зимне-весенних операций 1915 года у границ Восточной Пруссии и в Карпатах, германское командование обратило своё внимание на юго-запад, где австро-венгерская армия была уже близка к агонии.

Среди пахучих полынных степей с бесконечными шляхами, седыми курганами, покрытыми чабрецом да алыми шапочками татарника, затерялся небольшой казачий хуторок Майорский. Он входил в юрт станицы Клетской. Тут-то в 1856 году и родился мой дед Иосиф Федорович Кузнецов — дед по матери. С него начинаю потому, что он меня воспитывал. А когда-то, принимая его на широкие шершавые ладони, прадед мой, Федор Иванович, дончак с грудью Ильи Муромца, неодобрительно хмыкнул: «Ледащий казачишко будет. Кожа на ем дюже белая…» Но прадед ошибся. Вырос статный, голубоглазый казачонок, пытливо всматривающийся в окружавший его мир. Паренек тянулся к грамоте, но ни бумаги, ни карандашей в казачьем курене не было. Тогда он начал собирать свинцовые пломбы, которые иногда находил на отрезах сукна для казачьих шароваров и чекменей. Расплавив свинец, выливал через камышинки самодельные карандаши. А бумагу заменяли оструганные дощечки. Кто-то из грамотных казаков научил его азбуке. Но такое рвение к грамоте закончилось для мальчишки не лучшим образом: суровый отец, узнав, что тот научился читать, выгнал его из дома. — Ишь, сукин сын, больше батяни захотел знать! — заключил по-своему и отправил любознательного отрока в подпаски.

Он был учёным-теоретиком и экспериментатором в области строительной механики, инженером-практиком в области мостостроения и стал одним из основоположников научного подхода к строительству мостов.

Воспоминания Веры Ивановны Прохоровой (1918—2013), дочери последнего владельца трехгорной мануфактуры, преподавателя Московского Института иностранных языков им. М. Тореза (ныне Московского государственного лингвистического университета), осужденной в 1950 году по статье 58 УК РСФСР на 10 лет лишения свободы. В заключении, в Красноярском лагере, Вера Прохорова провела шесть лет.

Все мы, русские священники (а было нас в Талергофе много), немало потрудились верно просветить наш народ проповедями и наукою в церквах, в школах и в читальнях; мы старались поднять его нравственно и экономически путём отрезвления eгo, путём содержания за счёт церкви школ и бурс, основанием народных кредитных Обществ, народных домов и пожарных команд. И могу без всякого бахвальства сказать: мы подняли народ на значительно высокий культурный уровень. И теперь, когда австрийское беснование завело нас, русскую интеллигенцию, и наше будто к лучшему преобразованное простонародье сюда, мы рассчитывали заслужить себе верную дружбу от народа, чтобы совокупно терпеть, себя взаимно утешать и вместе геройски выносить все ниспадающие на нас унижения. И с изумлением увидели мы, что многие из них враждебно к нам относятся и даже досаждают нам всячески. Только малая лучшая часть наших прихожан осталась нам верною, понимая хорошо, что терпят вместе с нами за народ, за веру, за народную русскую речь, за русскую историю, за правду. Мы думали себе, что наши селяне и мещане действительно уже просвещены, a теперь тут оказалось, что в сердце, в ум, в душу его просвещение ещё не проникло, a когда настали на них гонения и бедствия, то они кликнули: «Вот куда завели нас священники! Вот что вышло из привлечения нас в русские Общества и к любви к Руси! Не лучше ли было бы нам быть “украинцами”, поляками или даже жидами?! Тогда не томились бы мы в Талергофе, и никто не именовал бы нас “зрадниками” – предателями!»

Усадьба Асташово необычна тем, что построена не дворянами, а бывшим крепостным крестьянином, и сочетает в себе архитектуру изысканной загородной дачи со строительными решениями и планировкой, типичными для крестьянской избы. Находится усадьба в Чухломском уезде, который, по словам его знаменитого уроженца Александра Зиновьева, «в Костромской губернии считался самым глухим». Однако уезд был и самым зажиточным. До революции здесь насчитывалось несколько десятков усадеб, столь же богатых, как Асташово. Все они принадлежали крестьянам и стояли в их родных деревнях. ЯкорьВ XIX веке Чухломской уезд населяли отходники. Это были крестьяне, уходившие из родного села или деревни на сезонные заработки (отход). Нечерноземная и неплодородная Костромская губерния была в России по их числу одной из первых. Макарьевский уезд славился жгонами – бродячими каталями валенок. Ветлужские мужики сплавляли в Нижний Новгород лес. Молвитинцы ходили по Русскому Северу и зарабатывали художественной росписью. Ну а Галич, Солигалич и Чухлома «Питер построили» – и это не преувеличение.

Публикуем отрывок из воспоминаний Хеннинга Келера (1891-1979) - датского писателя, служившего с 1917 по 1920 годы культурным атташе Королевства Дании в Петрограде. Автор повествует об эпизоде посещения им лагеря австро-венгерских военнопленных в городе Свияжске (ныне в Зеленодольском районе Татарии), и о том, как местный совдеп установил в центре города памятник Иуде Искариоту.