Для нас гражданская война была окончена, и я, как и все, скорбя душой и со слезами на глазах, оставлял последний кусочек родной мне России, которую любил всегда пламенно и беспредельно. А вот сейчас, сидя сгорбившись у письменного стола, – не кадетом 5-го класса, а семидесятипятилетним стариком, я воспринимаю все по-иному, перед моими глазами проходило прошлое… и я искренне признаюсь, что у меня и, вероятно, и у моих одноклассников тогда и в мыслях не было, что покидаем мы не только русские воды, но и горячо любимую Родину, и покидаем ее навсегда. День же 26 октября 1922 года я никогда не забуду. Я всю жизнь верил, – и эта вера не давала угаснуть надежде, – …надежде в будущее возрождение Великой России!!!

До высылки мы жили в Юкках Всеволожского района, в 25 километрах от Ленинграда. Мои родители были верующими людьми, мама проходила конфирмацию в Токсовской церкви. Она вспоминала, что на всю группу учащихся была выделена одна книга - Библия, которая предназначалась лучшей ученице и которую получила мама. Далеко от своей родины в холодной палатке Хибиногорска, мама начинала день с молитвы и чтения Библии. Были времена, когда книгу приходилось убирать подальше и о ее существовании не полагалось никому разглашать, но книгу сохранили до сегодняшних дней. В книге есть страницы, где написаны даты рождения и смерти родственников, а также даты венчания.

В этом последнем году на родине мы отметили наш Корпусной праздник только одним — молебном. Ни парада с церемониальным маршем, ни производства первого вице- унтер-офицера строевой роты, ни праздничного обеда и, конечно, никакого танцевального вечера, а только мысли о том, что же ждет нас впереди? По правде сказать, нас, малышей второй и третьей рот, все происходившее около нас не особенно тревожило и волновало. Все это было больше похоже на приготовление к более продолжительной экскурсии, чем на отъезд заграницу. Для многих из нас само предстоящее путешествие по морю было далеко незаурядным событием...

Простого деревенского пацана Гришу Путилова «черный ворон» увез ночью в скорбном 1938-м. Дяденьки из НКВД предпочитали работать в темноте. Поэтому никто не видел отчаянных слез Гришиной мамы, остолбеневшей посреди бедной избы. Никто не мог и не смел оценить всю нелепость ситуации, ведь новоиспеченному «врагу народа» в ту пору едва сравнялось четырнадцать.

Около 9 приехали из Серогоз за винтовками. Дали 10 трехлинейных с патронами. Раздачи эти очень тяжелы — у нас самих всего штук 150 запасных. Когда колонна ушла, поехал на легковом в Серогозы проведать, как там самооборона, оттуда наискосок хорошая дорога на тракт —всего каких-нибудь верст пять крюку. Сдача оружия продолжалась все время, но вяло, однако с нашими винтовками вооружения почти уже было достаточно. Собирался волостной сход, который должен был дать людей для охраны и наладить порядок. Инертность, трудность и рабство массы поражает... Но есть надежда, что как-нибудь наладится среди учителей и гимназистов — есть хотя неопытные, но энергичные люди; помогут местные офицеры и солдаты — все обойдется. На перекрестке дороги испортили обе перекрещивающиеся телеграфные линии, чтобы помешать большевикам взаимное осведомление, Сегодня опять с одного более близкого хуторского поселка (1 верста) прибыли крестьяне с молоком, яйцами, салом, хлебом встречать и приветствовать своих “спасителей”. Уплату отказались взять наотрез, извинялись, что мало вынесли, предлагали подождать, пока принесут еще. Трудно представить себе все те мучения и издевательства, которые они перенесли — это был систематический беспощадный грабеж имущества, продуктов, денег и полное разорение. Сравнительно недалеко от Калги на одном из хуторов наткнулись на сбор скота для отправки его в Мелитополь, очередная реквизиция, обоих посланцев-мелитопольцев (один еврей, конечно) отправили для выяснения их виновности, скот вернули по принадлежности. Счастье было видеть эту радость измученных, обездоленных людей; один начал молиться в уголку. И так весь путь отряда — встречается и провожается благословениями и восторгом одних, проклятиями и ужасом других и тупым безразличием массы; хотя, впрочем, не везде: где сильно поработали грабители, там удовлетворение было массовым.

«Тогда, если кто скажет вам: вот здесь Христос, или там — не верьте: ибо восстанут лжехристы и лжепророки и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных. Вот я наперед сказал вам» (Мф. 21, 23-25). Эти слова Спасителя приходят на ум, когда вдумываешься в происходящее ныне в мире.

Мрачные, полные тревоги дни, бессонные ночи... Один роковой вопрос, как свинцовым куполом, давит всех: что будет с нашей Россией, что ожидает нас? Издерганный и измученный за все это время, как началась «великая, бескровная», особенно за последние дни, в 2 часа 15 мин. ночи я, наконец, решил лечь в постель, хотя сна, что называется, не было ни в одном глазу, и только что расстегнул китель, как в ночной тишине до моего слуха донесся шум автомобиля. Сразу прорезала меня несуразная догадка: «не ко мне ли?». Состоя в главном комитете офицеров армии и флота, я жил тогда гостинице, отведенной для всех нас, двенадцати членов. Выглянув из двери номера в коридор, я услышал, как подкатил и остановился у нашего подъезда автомобиль, как открылась входная дверь. Кто-то, перекинувшись несколькими словами с швейцаром, стал поспешно взбегать по лестнице. Я пошел навстречу приезжему и узнал в нем Александра Александровича Голомбиевского, военного чиновника, служившего в ставке Верховного Главнокомандующего.

В 11 ч. утра наши дивизионы выстроились на казарменном дворе для молеб­на, но опять в русской форме: казаки в белых рубашках с алыми погонами, кантами и знака­ми отличия, офицеры — одетые по-прежнему. Кубанский же Гвардейский дивизион — при оружии и со своими штандартами. Только Атаманцы почему-то остались в сербской форме. На богослужении присутствовали генерал Потоцкий, генерал Гернгросс, Командующий. Сербской армией, его начальник штаба, много гостей. Служил тот же православный священ­ник, что и накануне на панихиде по Держав­ным Шефам, убиенным и умершим офицерам и казакам. Пели офицеры дивизиона. Потом был парад. После него, во время не­большого перерыва, гостям была принесена для ознакомления наша книга «История Лейб- Гвардии Казачьего Его Величества полка» и фотографии Собственного Его Величества Кон­воя, ныне Кубанского Гвардейского дивизиона. В одной из казарм были накрыты столы для обеда. Помещение декорировано зеленью, кар­тинами, фотографиями, на полке — парадный кивер полка. Офицеры 1-ой сотни Кубанского гвардей­ского дивизиона — потомки Черноморской сот­ни, участвовавшей с Лейб-казаками в знаменитой Лейпцигской атаке, обедают с нами. У нас с ней общий праздник. Играет хор трубачей Кубанского гвардейского дивизиона. Поют пе­сенники от обоих дивизионов. Праздник прошел весело и шумно. Сербам в особенности понравилось то, что казаки встре­тили Командующего Сербской армией громо­вым «ура» при обходе им помещений дивизи­она и поднесли ему пробу казачьего обеда. В ту же ночь 6-ая «чета» (3-ья и 2-ая наши сотни) погрузились в Загребе и отбыла на вен­герскую границу.

Николай Триполитов (р. 26 октября 1894 г.) — выпускник Одесского кадетского корпуса. После Октябрьской революции 1917 года он участвовал в Гражданской войне, служил офицером в Добровольческой армии. В 1920 году вместе с частями Русской армии генерала Врангеля покинул Россию, где осталась его семья, и эмигрировал в Константинополь. Поначалу брался за любую возможность для заработка: в 1922–1923 годах выступал в опереточной группе Далецкой и Ардатова, играл в театре «Синяя птица», где участвовал в скетчах и мелодраматических номерах, исполнял характерные танцы в ресторане «Яр», затем работал в мюзик-холле «Скейтинг» и, в паре с Е. Н. Муравьевой, в «Очаге русских артистов». Одновременно занимался балетом у Елизаветы Глюк, дававшей классы в Константинопольской консерватории.

Вечером 27 сентября 1914 г. 2-ой дивизион 32-ой арт. бригады (без 6-ой батареи) перешел через реку Сан по постоянному мосту у села Лежахов, после чего мост был взорван. Этим окончилось наше первое отступление перед воскресшей после поражения австро-венгерской армией. Тут надо сказать, что отмеченное многими послевоенными писателями пристрастие к географии ставило часто наши войска в трудное положение. В данном случае командиры корпусов 3-ей армии просили об оставлении предмостий на западном берегу Сана, но им было в этом отказано. Генерал Драгомиров (Владимир) в своих воспоминаниях одобряет этот отказ, но предмостья улучшили бы значительно наше положение и сократили бы потери - ведь не собирались же мы закончить войну сидением на Сане!

А в общем, страшная вещь гражданская война; какое озверение вносит в нравы, какою смертельною злобой и местью пропитывает сердца; жутки наши жестокие расправы, жутка та радость, то упоение убийством, которое не чуждо многим из добровольцев. Сердце мое мучится, но разум требует жестокости. Надо понять этих людей, из них многие потеряли близких, родных, растерзанных чернью, семьи и жизнь которых разбиты, имущество уничтожено или разграблено и среди которых нет ни одного, не подвергавшегося издевательствам и оскорблениям; надо всем царит теперь злоба и месть, и не пришло еще время мира и прощения... Что требовать от Туркула, потерявшего последовательно трех братьев, убитых и замученных матросами, или Кудряшева, у которого недавно красногвардейцы вырезали сразу всю семью? А сколько их таких?..

Приведенные корреспонденции в „Часовом", кроме всего прочего, говорят о „необходимости понимания" о „выполнении своего долга перед Россией". Мне, как жившему в то время в Риве и окончившему вышеупомянутые Курсы, хочется паделиться с читателями „Переклички" своими воспоминаниями об этом периоде жизни русской эмиграции во Франции и в городе Риве в частности. Хочется рассказать, как тогдашняя молодежь участвовала в усилиях русских людей свергнуть советскую власть. Может быть эти воспоминания будут интересны для тех, кто не жил тогда и не знает как, с прекращением борьбы за Россию с оружием в руках, борьба эта и подготовка к ней стали принимать другие формы, как мы искали тогда иные способы, иные возможности участвовать в ней и продолжать дело спасения России. Но прежде всего, расскажу о совершенно свободных условиях и обстановке, которые помогли и были использованы энергичными офицерами, чинами РОВС, жившими в то время в городе Риве.

В дороге мысль настойчиво вертелась вокруг прошлого, настоящего и дней грядущих; нет-нет да и сожмет тоской сердце, инстинкт культуры борется с мщением побежденному врагу, но разум, ясный и логичный разум, торжествуй над несознательным движением сердца!.. Что можем мы сказать убийце трех офицеров или тому, кто лично офицера приговорил к смерти за “буржуйство и контрреволюционность”? Или как отвечать тому, кто являлся духовным вождем насилий, грабежей, убийств, оскорблений, их зачинщиком, их мозгом, кто чужие души отравлял ядом преступления?! Мы живем в страшные времена озверения, обесценивания жизни. Сердце, молчи, и закаляйся, воля, ибо этими дикими, разнузданными хулиганами признается и уважается только один закон — “око за око”, а я скажу: “два ока за око, все зубы за зуб”, “поднявший меч...” В этой беспощадной борьбе за жизнь я стану вровень с этим страшным звериным законом — с волками жить... И пусть культурное сердце сжимается иногда непроизвольно — жребий брошен, и в этом пути пойдем бесстрастно и упорно к заветной цели через потоки чужой и своей крови. Такова жизнь... Сегодня ты, а завтра я. Кругом враги... Мы, как водою остров, окружены большевиками, австро-германцами и украинцами. Огрызаясь на одних, ведя политику налево и направо, идешь по пути крови и коварства к одному светлому лучу, к одной правой вере, но путь так далек, так тернист...

Первый Кубанский поход является вторым этапом боевых действий Добровольческой Армии и тесно связан с ее первым периодом формирования. Для полного ознакомления и понимания 1-го Кубанского похода необходимо знать, как вообще создавалась Добровольческая Армия и что она переживала в первом периоде своего бытия. В этом году исполнится 45 лет со времени начала похода. До сих пор очень многие о нем или не знают или имеют смутное представление. В своих воспоминаниях я умышленно не буду касаться ее боевых действий ни в ее первый период - от 2-го ноября 1917 года до 9-го февраля 1918 года, - ни второго периода - от 9 февраля до 30 апреля 1918 года. Заинтересованный читатель найдет изложение боевых действий Доброармии за эти периоды в воспоминаниях других авторов.

Будущий ученый и общественный деятель Кубанского казачьего войска, один из первых археологов, статистов, историков края Евгений Дмитриевич Фелицын родился 5 марта 1848 года в семье обер-офицера в Ставрополье. Окончив Ставропольскую губернскую гимназию, он 13 апреля 1864 года в возрасте 16 лет поступил на военную службу унтер-офицером в 74-й Ставропольский пехотный полк, который в то время вел боевые действия на Западном Кавказе.

На речке Абарани, на пути в Эчмиадзин из Дженгулинских гор, где стоял лагерем Красовский, лежит селение Ушакан. Около него раскинулся обширный персидский лагерь. Переселение персидского лагеря к Ушакану было недаром. Все обстоятельства убеждали Аббаса-Мирзу, что Красовский, укрепившись в горной позиции, намерен держаться оборонительной системы, и вот наследник персидского трона решился направить удар в самое сердце христианского населения, двинув, 15 августа большую часть своих сил, под начальством Юсуп-хана, на Эчмиадзин. Он справедливо предвидел, что движением этим Красовский вынужден будет выйти в открытое поле, так как положение Эчмиадзина, защищаемого одним только батальоном Севастопольского полка, действительно, могло внушать ему серьезные опасения.

Фотограф и изобретатель Иван Васильевич Болдырев родился 9 сентября 1850 года в бедной казачьей семье станицы Терновской Области Войска Донского. По его собственным воспоминаниям, поздно освоил грамоту и должен был получить должность писаря, но выбрал другой путь. Позднее он так объяснил свой главный жизненный выбор: «Любя с малых лет мастерство, я решил научиться фотографическому делу, которое скорее могло дать мне денежные средства к существованию, а также и доступ в друге города».

Публикуем новый фильм проекта «Мой ГУЛАГ» — рассказ Людмилы Вишняковой. Ее отца — инженера-технолога промышленного завода — арестовали вместе с коллегами, а мать отправили в Казахстан как «жену изменника родины».

Разбив противника в Восточной Галиции, наша 3-я армия перешла через реку Сан, про­двинулась значительно вперед, произвела лег­комысленный - и поэтому неудачный - штурм Перемышля и остановилась. В это время я возвращался из Киева по излечении от ранения, полученного в первом бою, и, проходя по доро­ге всевозможными этапами, мог видеть, что штаб 3-й армии переместился в Ярослав, штаб 11-го армейского корпуса - в Пржеворск, а штаб 32-й пехотной дивизии с управлением 32-й артиллерийской бригады - в село, назва­ния которого теперь не помню (хотя и помню, в сметане, а командир бригады сказал: «На­чался штурм Перемышля», что вызвало пес­симистические предсказания присутствовав­ших).

Вернулся в 12.30 в управление — сведение, что немцы заняли Раздельную и станции дороги; украинцы пристально следят — сказал Федоров. Просил распустить завтра слух, что, сосредоточившись на северо-востоке от Кишинева, пойду на Рыбницу, Балту, Ольвиополь на соединение с поляками. Авось надую немцев, хотя сомнительно; положение, в общем, тяжелое — слишком поздно уходить. Офицер 2-й бригады не может сегодня ехать и, чтобы не задерживать уход, взял 75 тысяч рублей за 120 тысяч рублей для уходящих с собой. Выехали из общежития в 2.30. Мигай остался, чтобы взять “лаурин-клемент”, — будет нагонять. Я с Невадовским18, Храповым и помощником шофера пошли вперед на “пирсе”. До границы раза три останавливали с пропусками. В Унгенах нагнали броневиков на переправе; возня с комендантом, детально проверяющим машины. Ступин, наскочив на “пакаре” на переднюю машину, разбил фонари, помял крыло; с машиной что-то не в порядке — ее буксировали; остался сзади еще и грузовой “пакар”. Погода хмурится, начинает накрапывать. Дорога дрянь, ухабы.