Серафима кинулась печь блины, она так суетилась, так спешила, что если не забыла своего горя, то поневоле занялась делом, и слёзы пришлось наскоро утереть. С полатей поднялись две белокурые головки и с любопытством заглядывали в избу; это были Ваня и Федя, старшие дети Серафимы, а меньшой, Сашуша, спал в качалке, висящей на большом шесте почти посреди избы, и только изредка покрякивал. Старшие были такие крупные, плотные, такие богатыри, что весело на них было смотреть. Загорелые и круглые их рожицы, точно подрумяненные пшеничные ватрушки, окаймлялись белыми, как лён, волосами, но пушистыми и ровно подстриженными в кружок; глаза, точно васильки, отличались чистым синим цветом. Зубы при малейшей улыбке, как бусы на подбор, сияли белизною. Они были точно двойни, хотя одному было пять, а другому четыре года.

Душевным благомощием - самоотверженностью в борьбе за правое дело, ясностью ума и благородством сердца - поучают нас как святые основатели монастырей, так и Христа ради юродивые, подвизавшиеся на торжищах и на папертях церквей. «Всё пережила она, всё вынесла, потому что держалась за крест Христов, - писал историк Платонов, поминая св. вел. кн. Владимира, - потому что искала помощи в непобедимой силе этого Креста, у алтарей Божиих храмов, у гробниц Святых угодников и страдальцев за землю Русскую, потому что помнила и хранила завет своего равноапостольного князя-просветителя любить и до последней капли крови защищать Святую веру, жить так, чтобы в жизни святилось Имя Божие, чтобы был народ, не на словах только, но и на деле народом православным – «Святою Русью»». И в настоящее страшное время - дерзнем крепко верить - подлинный русский народ продолжает держаться за Крест Христов. И это исповедничество выведет его, страдающего под гнётом сатанинской власти, в срок, определённый Промыслом Божиим, на путь спасения и воскресения Родины.

Памятник Владимира над Днепром. Помнишь? Широкие чугунные ступени, казавшиеся нам непреодолимо-огромными! Взбираться на них — тяжкий труд для ребячьих ладошек и коленок. А четыре угловые тумбы — вообще недосягаемой высоты. С годами ступени будто суживались — или это мы выросли? На тумбах стало удобно сидеть, побалтывая ногами, глядеть на синий-синий Днепр, жёлтый песок пляжа в зарослях душистого лозняка, ласково поблескивающее окошками белые домики Слободки, и слушать слабо доносящиеся звуки колокола с маленькой голубовато-серой церковки на берегу. И иногда переглядываться с Владимиром. Видишь? Ты тоже видишь, как это всё красиво? Ты видел больше, много больше за долгие годы на этой вершине! Менялось многое, но неизменно прекрасны переливы солнечных лучей в речных волнах, шелест клейких листочков лозняка и легкий пух облаков, летящих причудливыми узорами по небу.

Часов в десять послышался трезвон колоколов, это прибыл Митрополит Анастасий с чудотворной иконой. Народ стал стекаться к богослужению. Служба была на открытом воздухе на Владимирской горке, и если не оборачиваться назад, то как бы в лесу. Такую службу я сам впервые видел. Митрополит Анастасий в сослужении шести архиереев и шестнадцати священников торжественно и трогательно вёл службу. Пело два хора. Вся служба передавалась через громкоговорители, что позволяло слышать далеко от места службы. Действительно, внимание обращало, что далеко от церкви, возле деревьев, стояли одинокие молящиеся и, кто стоял на коленях около дерева на сырой земле, кто прислонившись к дереву, творили свои неслышные молитвы. Были распорядители с владимирскими лентами через плечо, и благодаря им не было ни суматохи, ни давки, полный порядок. Служба была долгая и закончилась в начале второго. Начался крестный ход на озеро для освящения воды. Не только у меня, а у многих, очень многих воскресли в памяти давно забытые картины, а у молодёжи, которая, может быть, впервые видит, это вызвало и радость и удивление, восторг, а может быть, недоумение.

Лента была снята за несколько месяцев до смерти Святослава Рихтера. Гениальный пианист никогда не давал интервью. Поэтому столь неожиданным и интересным оказался телевизионный монолог маэстро.

В Сарове и Дивееве мне пришлось слышать предание, объясняющее смысл подвига тысяченощной и тысячедневной молитвы на камне. Переживая тяжелейшее духовное испытание так называемой оставленности, блаженный старец становился на камень в лесу ночью, с поднятыми вверх руками, и молился о прекращении этого голгофского страдания (см. о таких состояниях у Оптинского старца Амвросия). Простояв в такой молитве целую ночь, он получал просимое на короткое время, а затем снова ему подвергался. Тогда он снова и снова становился на молитву на целый день и на целую ночь, получая опять только кратковременное утешение. Так простоял он тысячу ночей на камне в лесу и тысячу дней на камне в келлии... Наконец, в награду за свой сверхстолпнический и сверхмученический духовный подвиг (предельно тяжкий, равный подвигу последних мучеников при трех с половиной годичном царстве антихриста, о котором сказано, что если бы эти муки продлились далее, то не выдержала бы никакая плоть) — преп. Серафим был удостоен особым явлением Самой Царицы Небесной, Которая обещала ему навсегда избавить его от этой муки и предложила просить у Нее всего, чего он захочет. Преподобный Серафим дерзновенно просил у Царицы земли и неба — права помощи всем, кто призовет его имя... Те, кто верили этому преданию — обращались к преп. Серафиму с мольбой: принести их молитву Пресвятой Богородице, имеющей всесильное Дерзновение у Своего Божественного Сына. Поступавшие так никогда не были посрамлены в своей надежде, но, памятуя все настойчивые предупреждения преподобного, никогда не дерзали просить о том, без чего могли бы обойтись.

В этой светлой атмосфере, готовился Владимирский праздник... Начался он внизу, в уютном, поместительном, уже намоленном нижнем храме. Календарный Владимирский день прошёл в нём. Ко всенощной прибыли Владыка Виталий, Владыка Никон, и ещё кое-кто из братии монастыря. Двое прибыли сюда раньше, и около стены уже стояло только что выполненное ими почти законченное очередное иконописное их послушание: огромные «фресковые» образы свв. равноап. Владимира и Ольги. Задача о. Киприана и помощника его, о. Алипия, была сделать временное изображение для праздника, но приняты меры к тому, чтобы это хрупкое, но прекрасное произведение было упрочено. Эти две иконы станут, - даст Бог, начатком росписи верхнего храма. И не Промысл ли то опять Божий! Верхний, такой благолепный, такой по проекту красивый храм только что казался далёкой мечтой! А вот прошли два-три дня - и пред глазами росток живой уже творимого дела, указующего и дальнейших творцов своих!

Покуда они разговаривали, поднялся вдруг вихрь, по Волге забегали зайчики, пыль на дорогах взвилась клубами и, точно дым, поднималась по горе в ущелье. Дождь полил как из ведра, и не прошло четверти часа, когда Василиса показалась с горшком щей из соседней избы; ветер сильно рвал её поддёрнутый синий сарафан, и босые её ноги, едва переступая, скользили по размокшей земле и глине. - Ах, ты Господи! - сказала она, перешагнув порог. - Насилу донесла; и откуда взялся этот ветер? Точно с цепи сорвался. - Ты чего спешила? Мы бы и обождали маленько, - отвечал учитель. - Кушайте, батенька, кушайте щи, пока горячи, на здоровье; я сейчас и кислое молоко подам: свежее, хорошее; а, пожалуй, дождя и не переждёшь, кругом обложило. А мне что? Одёжи не жалко, она старая. Василисе и в ум не приходило себя собственно пожалеть под проливным дождём.

Душа человеческая - это самая большая драгоценность в целом мире - сокровище, которого ни оценить, ни вполне постигнуть нельзя. Всё, что происходит в тайниках души, исполнено глубокого смысла. Зарождающиеся в ней грехи, как большие, так и малые, самый слабый порыв к добру - безгранично влияют на её судьбу в вечности. Здесь важен не самый факт, а чувство, которым подсказан тот или иной поступок. Вся наша жизнь руководится этим чувством. В конце концов мы всегда поступаем согласно с ним, хотя далеко не всегда сознаёмся в этом, прикрываясь «долгом, обязанностями», оправдываясь чем угодно и даже себе самим не всегда признаёмся в действительной причине, толкающей нас к тому или другому действию. Побуждение, намерение создаёт внутренний импульс, внутреннее чувство поступка. Только оно руководит всей жизнью человека, его совестью, его душой. Важно не то, ЧТО он делает, но КАК он делает. Быть может, кража одного яблока на весях правосудия Божия окажется тяжелее какого-нибудь крупного преступления в государственном масштабе.

Погода стояла жаркая, в воздухе было что-то туманное, тяжёлое; облака, перламутрового цвета, очень далеко и высоко, тихо передвигались, едва отделяясь бледными отливами от бледного голубого неба. Вся природа жаждала дождя. - Степаша, - сказал Михаил Васильевич, - пойдём купаться. - А ноги-то! - Что ж, мы и их покупаем. Это им может сделать и пользу. Заберём мальчишек поболее. - Заберём, дяденька, заберём. Хошь, я пойду за народом? И действительно, не прошло и получаса времени, как Михаил Васильевич в сопровождении Антипки - сына старосты, Феди, Леонтия, Сашки, Петрушки, Кондратия косого, Степаши, Антоши, Абрашки и многих других пробирался около крутого берега к отмели, где воды было ребятам по плечо, и песчаный грунт крепок, как пол. Место им было издавна знакомо, и они побежали вперёд.

Встреча с травником Пахомом сильно запечатлелась в моей памяти. Мои родители жили тогда в селе Сермаксы (Олонецкой губернии), где мой отец командовал отрядом пограничной стражи. Желая доставить друзьям удовольствие поохотиться на диких уток, он захотел заранее осмотреть побережье реки Свири и наметить удобные места. Мама и мы, дети, очень любили прогулки на катере по Свири - и вся семья поехала с ним. Не были забыты и самовар и корзины с припасами для обеденного привала. Было раннее осеннее утро, когда наш большой белый катер под дружными взмахами вёсел солдат-гребцов плавно и быстро поплыл, скользя по залитой золотистыми лучами восходящего солнца реке.

Дня четыре после описанного, на самом конце села умер скоропостижно трудолюбивый молодой мужик, Влас. Вся деревня всполошилась от нечаянной его смерти. Остались после него старуха мать, вдова ещё молодая и трое ребятишек. Издали были слышны вой и плач в избе осиротелого семейства. Дом был порядочный, почти богатый, и вдруг одним ударом, как громом, разбило его едва ли не навсегда. Где женщинам поддержать, что поддерживали две сильные руки плотного и добросовестного работника, и как придется ещё им вырастить трёх сирот.

Сад грустил, поникал. Целый месяц не было дождя. Солнце нестерпимо палило. Пожелтели, сжались кое-где листья берёз. Земля на полях трещины дала. На речке броды открылись; пески выступали желтой каймою вдоль обмелевших низких берегов. Только нашим яблоням, грушам, да сливам было хорошо. Дворник Захар, отставной солдат, усиленно их поливал. На вечерней заре долго скрипел и звенел чугунный колодезь. Раз, после обеда, сидела я на полу террасы, и переставляла мебель в деревянном кукольном домике. Взглянула на холмы, а их почти не видно стало: утонули в сизо-серой мгле. Спустилась над далью мрачная, тяжёлая туча. Поплыла, расширилась, заслонила, словно гора, лицо солнышка. Шла молчаливая, страшная, не сверкала, не гремела. Долго таился ветер, и вдруг потянуло свежестью. На вышке окно хлопнуло. По дорожкам пролетели шуршащие сухие листья. На клумбе роза осыпалась. Возле чёрного крыльца заговорили старые сосны, замахали тревожно верхушками. Волна ветра пронеслась по саду. Заскрипели, застонали, припали к соснам гибкие берёзы. На осине хрустнул сук и сник к земле. Взззз... - запел вихрь и громыхнул железным листом крыши. Молния ослепила. Мать взяла меня за руку и ввела в дачу. Только что успела захлопнуться за нами дверь, как раздался оглушительный удар грома: «Свят, Свят, Свят!», - перекрестилась мать, и я за нею, со страхом глядя на грозное небо. Долго рокотала, сердилась сухая гроза, пока не упали первые благодатные капли на истомлённую землю.

Фильм Натальи Петренко (Чернавской)

Камень не камень, твердынное, как камень, чистым серебром окладенное, лежало слово на русской земле. Осенний ветер вызнабливал сердце, вьюжливой мете-люжливой зимой зимскою сковывал мороз, заливал снежный на
слуд и шумно топило его половодьем. А придет весна теплая, да долгая, отдохнут все поля и там, на реке Костроме, где в зеленых низовьях шелестят камыши и на мелком песку светятся гладкие голыши, греется оно, твердынное, под ясным солнцем -- или и осеннему ветру не повыкрушить сердца! -- слушает звон колокольный: над воскресным утром от далекого Озера Святого до Ипатия несется над Волгой звон благовестный. То место свято -- святая и крепкая Русь. Во времена лихолетья гудел набат в слободах Костромы, собирал народ, подымался русский народ, и от роду родов не бывало, чтобы даром врага промеледили -- Стань к стороне! -- разбивался враг о твердыню. То место свято -- святая и крепкая Русь.

27 июня 2022 года, 19 часов, Большой зал Московской государственной консерватории им. П.И. Чайковского

Был седьмой час утра. В селе все уже давно были на ногах. Стадо угнали в поле, печки истопились, и дымок кое-где вился ещё над соломенными крышами. Народ похаживал по улице, по случаю воскресного дня, никто не спешил на работу. Из соседних деревень съезжались крестьяне к обедне и много телег, одна возле другой, стояло за оградой под липами, которые окружают храм Божий в селе Высоком; деревья красовались свежею молодою зеленью. Прекрасная погода украшала всю эту живописную сельскую картину своими незаменимыми живыми красками; было и светло, и золотисто. Ясное утро разливало на всю природу такую мягкую, живую теплоту, что, казалось, будто всякий цветочек, всякая травка приподнимали весело стебельки и головки и тянулись с благодарностью, после благодатной росы, к живительному солнцу! Ударил первый звон колокола к обедне.

Режиссер: Тамара Павлюченко Актеры: Анастасия Заворотнюк, Антон Яковлев, Юрий Яковлев, Борис Плотников, Янина Лисовская, Миша Боттинг, Геннадий Янин, Инга Цирпонс, Мария Селянская

Фильм-экранизация по первому роману В. В. Набокова, созданному в берлинский период в 1926 году. В. Набоков описывает жизнь эмигрантов в немецком пансионе. Эти люди нищие, как материально, так и духовно. Они живут мыслями о прошлой, доэмигрантской жизни в России, и не могут построить настоящее и будущее. Образ России противопоставлен образу Франции. Россия ассоциируется у героев с загогулиной, а Франция - с зигзагом. Во Франции "очень все правильно", в России кавардак. Алферов считает, что с Россией все кончено, "смыли ее, как вот знаете, если мокрой губкой мазнуть по черной доске, по нарисованной роже..." Берлин, 20-е годы, пансион, где живут русские эмигранты. Один из героев фильма, ожидающий приезда жены, показывает её фотографию соседу по пансиону, который узнает в ней свою первую любовь - Машеньку.

Что отвечать на это?.. Статья, писанная Русским против России на французском языке, по одному этому заслуживает уже смех и презрение. Но добрый патриот не будет смеяться: он с сожалением укажет в ней отцам и матерям на бедственные следы французского воспитания. Оставя дух вредного вольномыслия, видно, что автор изучал историю отечества по Леклерку и Левеку, и наблюдал его быт по заключениям аббата Шапа и аббата Перреня. Родители! ужаснитесь мнимоневинного желания, чтобы дети ваши отличнее других лепетали на языке наших врагов-завистников, оставляя в небрежении свой, богатый и благозвучный. Пусть их сердца пленятся сперва родными его звуками; пусть на нем передадутся им события отечественного края, слава и высокие добродетели предков; пусть возгордятся они своим, а после отдадут справедливость и чужому, хваля достойное хвалы, отрицая достойное порицания, пусть будут они просвещенными, но просвещенными Россиянами, - дабы великая тень Петра не разбила, подобно Моисею на Синае, скрижалей своих, где предначертал он нам твердое величие и беспримерную славу.

......