«Православный путь»! Куда зовет это наименование? Этими словами начинали мы прошлогодний выпуск нашего ежегодника. И говорили о том, что зовет он не «вперед», а к покаянному «назад», к подлинному Православию, обретаемому в Церкви, в национально-исторической Церкви. На этом последнем моменте уместно сейчас сосредоточить внимание.

Во многих хатах окна и двери заколочены. Бывшие обитатели их умерли от голода. Другие сосланы. Иные ушли на шахты и ново­стройки, спасаясь от голодной смерти. Вся длинная, более километра, сельская улица заросла огромны­ми, до крыш, сплошными кустами колючего растения, которое в здешних краях носит двойное название: «колун», или «татарник». Из-за высоких колючих кустов едва виднелись почерневшие крыши избушек. Раньше через все село пролегала широкая улица, с дорогою по ней. Теперь ни улицы, ни дороги нет. Вся улица заросла сплошными зарослями «колуна». А вместо дороги осталась только тропинка меж­ду колючими кустами... Кое-где по тропинке брели, пошатываясь, какие-то тени, как мо­гильные привидения. Это бабы-колхозницы. Худые, истощенные, словно скелеты. В одних только грязных рубахах... Не село, а пустырь, заросший «колуном-татарником». Колючие джунгли колхоза...

Утром ходили с мужем по делам, завтракали у Альберта[25]. На улицах гораздо меньше людей, носящих красные значки. Жизнь входит в обычную колею, и уже не видно рабочих, разгуливающих по улицам. Пошла по Невскому обычная публика. Прямо странно — как скоро все успокоилось и все принялись за свои дела, точно и не было ничего. Как будто и не арестовали Государя. Купила первый номер журнала «День»[26] и, прочитавши его, а главное, увидя первую картинку, пришла в уныние. Меры люди не знают — совсем лакейская психология. Изображен Государь в порфире, стоящий перед штыками и говорящий слова отречения. Конечно, в карикатурном виде. Около него трон и на троне шапка Мономаха. Неприлично и недостойно! Смеются над собой, ведь три года назад только вся эта толпа стояла на коленях перед Дворцом и кричала «Ура!». Ведь не мог же Государь в эти три года другим стать. Теперь над ним глумятся — лучше бы молчали и щадили бы Его и всю Россию.

Поздней осенью, когда все основные работы в поле завершены, православные христиане отмечали и отмечают день Святого Георгия Великомученика, покровителя земледельцев. Он приходится на 26 ноября по старому стилю и широко известен в народе как Юрьев день. В далёком прошлом на русской земле в этот день все землевладельцы собирали подати со своих крестьян. При таком сборе некоторым смекалистым и сообразительным крестьянам удавалось перехитрить своего недобросовестного хозяина, или объегорить. С тех пор слово «объегорить», произошедшее от Егорьева дня (так называли в то время Юрьев день), прижилось сначала в крестьянской, а затем и в купеческой среде, где объегорить при любой сделке стало вполне привычным и обыденным делом.

Подшивка журнала

На большом Заяцком острове некогда существовал благоустроенный скит е церковью и монашескими кельями. Теперь на нем — «Женский штраф­ной изолятор». Заведует им некий Гусин, видный деятель крымской Че-Ка в период расправы Бэла-Куна над беззащитными «белыми» пленными. В этот изолятор посылаются «провинившиеся» заключенные-женщины. Главной виной считаются... роды. Таким образом, безнаказанно насилуя «каэрок» и уголовных женщин, заражая их венерическими болезнями и делая их матерями, чекисты свою вину, свое преступление возлагают на подневольных жен и «шмар» (любовниц). Сейчас же после родов ребенка отнимают у матери, отправляя ее в «Женский штрафной изолятор», режим в котором почти ничем не отличается от Секирки.

Воронежсая епархія, помнившая на своей каѳедрѣ святителей Митрофана и Тихона Задонскихъ, архіепископа Антонія II (Смирницкаго), чья канони­зація не свершилась изъ-за наступившихъ потрясеній, увидѣла истинное лицо новой власти уже въ январѣ 1918 г., когда былъ разстрѣлянъ кре­стный ходъ въ губернскомъ городѣ1. Лѣтомъ 1919 г. въ мѣстной Чрезвы­чайной комиссіи были замучены иноки Митрофановскаго монастыря о. Нектарій, о. Серафимъ, о. Спиридонъ, свящ. Георгій Снесаревъ и другіе. Всего въ саду Губчека въ концѣ сентября (когда городъ на 3 недѣли былъ занятъ корпусомъ генерала А.Г. Шкуро), было отрыто 14 тѣлъ священнос­лужителей со слѣдами истязаній. Заупокойное богослуженіе совершалъ архіепископъ Тихонъ2.

Как-то я решил лечь спать пораньше и задремал уже на своем матрасе, как вдруг «случилось». Дикий грохот вывел меня из страны Морфея, я подскочил над матрасом, кажется, на метр, подвал ходил ходуном, с потолка сыпалась цементная пыль, через вход врывались отсветы разрывов. Через несколько секунд все стихло. В ту ночь к нам прилетело три ракеты Града, две разорвались у входа, а третья, попав в верхнюю часть здания, как ни странно, не причинила вреда, только часть кирпичной кладки немного вздулась пузырем во внешнюю сторону. А, вот, ворота гаража и асфальт перед зданием были посечены по полной программе. А через пару дней начался штурм, и как было очевидно, противник решил вклиниться между нашими частями, стоящими в Иловайске и Моспино, благо рукав шириной в четыре с половиной километра нами никак не контролировался. Так ВСУ оказалось сначала в Грабском, потом в Кобзарях, а потом и в Зеленом, а мы соответственно почти в окружении.

До 1994 года в Чеченской республике было десять приходов православного вероисповедания. При Масхадове остался один храм святого Архангела Михаила в Грозном. Вот некоторые факты преследований православных верующих на территории Чечни: В ночь с 10 на 11 июля 1992 года в станице Асссиновкая бандиты ограбили и подвергли издевательствам игумена Анатолия Данилова и всех, живущих при церковном дворе. Дом был расстрелян из автоматического оружия как снаружи, так и изнутри.

В 1936 году Болгария признала советское правительство и приняла первого советского посла Фёдора Раскольникова, который привёз с собой тридцать человек опытных энкавэдистов. Советским военным атташе в Болгарии стал полковник Г. Сухоруков, участник Гражданской войны и комиссар Красной армии. Первым советником посольства был Г.Е. Яковлев, бывший чекист и полковник ГПУ- НКВД. Болгары отобрали у эмигрантов посольскую церковь, построенную Императором Николаем II и расписанную известным русским иконописцем. Церковь примыкала к бывшему российскому посольству, а теперь оказалась при посольстве СССР.

Константин Петрович Победоносцев – один из самых значительных и характерных деятелей русской истории XIX века – происходил из духовного сословия. Он родился в марте 1827 года в семье профессора российской словесности Петра Васильевича Победоносцева. Дед его являлся настоятелем церкви св. Георгия на Варварке в Москве. Поздний ребенок, Константин Петрович с детства казался замкнутым и одиноким, имел привычку к упорному труду, страстно любил книги и был необычайно привязан к церкви. В 1846 г. он поступил в Петербургское училище правоведения и во все годы пребывания в нем отличался большими успехами в науках, прилежанием и какой-то странной для его возраста, прямо-таки стариковской любовью к порядку. Ни разу он не был замечен ни в одной шалости и вызывал недовольство училищного начальства единственно своим неумеренным чтением.

Для Георгия Степановича Жженова наше прошлое — это не статьи в исторических журналах и не споры во время предвыборных митингов. Он хорошо знает его в лицо. Чересчур хорошо.

Испания 1936 года удивительно напоминала Россию 1918-го, и не только сутью происходивших событий, но даже и внешне. Те же красные флаги, те же оскверненные храмы, те же военные комиссары, тот же интернациональный сброд, съехавшийся со всех континентов, даже те же портреты на стенах домов: Ленина, Троцкого, Сталина...

Как и в России, гражданская война в Испании сразу же приняла не только политический, но и религиозный характер: в то время как франкисты выступали с позиций защиты Веры, республиканцы насаждали воинственный атеизм – только в Мадриде в одну ночь с 19 на 20 июля 1936 года ими было демонстративно сожжено 50 церквей…

«За публичное оказательство меньшевизма наши революционные суды должны расстреливать, а иначе это не наши суды, а Бог знает, что такое. Они никак не могут понять и говорят: «Какие у этих людей диктаторские замашки». Действительно, такая проповедь, которую изрекают и Отто Бауэр, и эсеры, составляет их собственную натуру: «Революция зашла далеко. Мы всегда говорим то, что ты сейчас говоришь. Позволь нам еще раз это повторить». А мы на это отвечаем: «Позвольте поставить вас за это к стенке». Ленин (Соч. т. 22, стр. 239-240)

Генерал Кутепов продолжал следить за поддержанием строгой дисциплины. Но, несмотря на жестокие наказания отношение подчиненных к генералу Кутепову начало изменяться к лучшему. Солдаты и офицеры стали осознавать необходимость поддержания дисциплины и организованности для достижения в будущем более лучших условий жизни.

Ни на день не прерывалось строительство лагеря. Так, например, по воспоминаниям Раевского 12 декабря с утра строили новый (третий) барак, который поможет немного расселить переполненные палатки.

Читать Майкова рекомендовал Достоевский: «Читайте Майкова, глубже вчитывайтесь в него... Это истинный поэт, и каждое слово его дорого»

К 70-летию памяти Ивана Гавриловича Барбовича 

События в Донабассе заставили вспомнить Сербию, как ее терзали, как истребляли людей и вообще, что творилось там в 90-х гг. Уж слишком схожи эти возмутительные дела князя тьмы, уж слишком напоминают друг друга. В сентябре 1999 г., после бомбежек Беграда, автор небольшой книжки   «Рассказы из ада» Здравко Крстанович подарил мне ее. Это страшное повествование, Ужасающая книжка.

Неутешна и безгранична должна была быть наша скорбь об умирающих наших близких, если бы не даровал нам Господь жизнь вечную. Бессмысленна была бы наша жизнь, если бы она кончалась со смертью. Какая польза тогда от добродетели, от добрых дел? Правы тогда говорящие: «Станем есть и пить, ибо завтра умрем!» (1 Кор. 15, 32). Но создан человек для бессмертия, а Своим воскресением Христос разверз врата Небесного Царства, вечного блаженства, в Него веровавшим и праведно жившим. Земная наша жизнь — подготовление к будущей, и смертью нашей заканчивается та подготовка. «Человеку надлежит однажды умереть, потом же суд» (Евр. 9, 27).

Предлагая вниманию читателя свой последний научный труд, я отнюдь не тешу себя мыслью, что мне удалось отразить в нем весь героизм пережитой и переживаемой нами эпохи, весь пафос разрушения старого и созидания нового. Нет, такая гигантская работа не по силам даже известному истерику русской революции, многоуважаемому и достопочтенному Павлу Николаевичу Милюкову, не говоря уж обо мне, обремененном многочисленным семейством и академическим пайком (одна пятая и шестьдесят три в периоде фунта хлеба, ордер на право получения ста восьмидесяти шести пудов бревен с Эрмитажа, когда он окончательно развалится, и полное собрание сочинений Карла Маркса на языке южноафриканского племени фокстрот). Но вложить и свою скромную лепту в общее дело, доказать этим хвастунам французам, что ваша, мол, революция в сравнении с нашей -- это клоп в сравнении со взбесившимся ослом, -- такова моя столь же благородная, сколь и ответственная задача.