Новый орден был по положению и по способу пожалования приравнен к Георгиевской награде, хотя и должен был носиться ниже последней. Выла учреждена следственная комиссия, на обязанности которой лежало всестороннее рассмотрение обстоятельств, при которых был совершен подвиг и обеспечение правильности представления к награде. Решение вопроса о награждении принадлежало особо установленной «Кавалерской думе», постановления которой входили в силу после утверждения их Главнокомандующим, который, однако, пользо- вался, в особо исключительных случаях, правом награждения обеими степенями ордена помимо Кавалерской думы.

Эту тему до сих пор предпочитают обходить стороной официальные лица по обе стороны океана – и в Америке, и на постсоветском пространстве. Тот факт, что зарождающемуся советскому государству, противнику любой формы капитализма, многомиллионную финансовую помощь на протяжении десятилетий оказывали именно «закоренелые» воротилы западного бизнеса, замалчивается и сегодня. Возможно, именно потому, что Америка никогда и никому не помогала из альтруистических соображений – у нее при этом всегда были свои, «дальнобойные», политические интересы.

На квартире Никольских Юрий прогостил недолго. Что и говорить, а прежнего московского уюта поубавилось здесь. Да и Никита весь погружен был в дела государственные. Учреждение Технологического института, восстановление института Педагогического, работа над новым цензурным уставом – ничего-то не проходило мимо Никольского. Даже и к учреждению Морского штаба и Корпуса корабельных инженеров его ясный ум приложен был.

Владимир Мономах в любом возрасте умел заслужить любовь всех его окружавших. В детстве он был послушным сыном; в молодости — смелым на поле битвы, приветливым — дома, почтительным к родителям, которые в знак особой любви к нему и за храбрость, назвали его Мономахом; в зрелые годы он был добрым государем в своем наследственном владении, умным советником великого князя, сострадательным благодетелем бедных, знаменитым победителем врагов Отечества.

Добрался Александр Владимiрович до Читы в конце января. Перед этим он стал участником Великого Сибирского Ледяного похода – отступления Восточного фронта армии адмирала А.В. Колчака на восток, проходившего под руководством генерал-лейтенанта В.О. Каппеля. Во время него он узнал о предательстве Верховного Правителя и передаче его в руки красных.

В святой Библии, в книгах пророческих есть указание на то, что некоторые служения человеческие являются по преимуществу служениями благу народному; о человеке, который себя отдает такому служению, так и говорит Божественное Слово от лица Господа: «Я дал тебе стража народу Моему».

В книге повествуется о жизни архиепископа Гдовского Димитрия (Любимова), викария Петроградской епархии, заместителя митрополита Иосифа (Петровых) в 1927–1929 годах, а также о сподвижниках его – священнослужителях, монашествующих и мирянах – активных деятелях иосифлянского движения. При написании книги использовались архивные материалы, в частности документы из архивно-следственных дел 1929–1931 годов, а также воспоминания современников. Приведены фотографии из частных собраний.

С. М. Соловьев родился 5 мая 1820 г. в Москве1. Отец его, протоиерей Михаил Васильевич, был законоучителем в Московском коммерческом училище. Первоначальное образование Сергей Михайлович получил дома и только уже на 14-м году поступил в I Московскую гимназию прямо в третий класс. Окончив гимназический курс в 1838 г. с отличным успехом (имя его осталось на золотой доске I гимназии), он перешел в Московский университет на первое отделение философского факультета, как тогда назывался историко-филологический факультет. Из гимназии он вынес основательное знание древних классических языков, и им посвящен был первый литературный опыт, явившийся в печати с именем Соловьева: это была произнесенная им на гимназическом акте при выпуске речь "О значении древних классических языков при изучении языка отечественного". Изучение древних языков продолжалось и в университете, где в то время сильно действовал на умы слушателей своими блестящими и полными новизны лекциями о древней истории профессор римской словесности Д. Л. Крюков. По рассказу самого Соловьева, Крюков даже предлагал ему специально готовиться под его руководством к занятию кафедры римской словесности. Но Соловьев уже решил выбор ученой специальности, посвятив себя изучению истории, преимущественно отечественной. В это же время, когда Соловьев был на втором курсе (1839 г.), начал свою столь памятную в истории Московского университета ученую деятельность только что вернувшийся из-за границы преподаватель всеобщей истории Т. Н. Грановский. Вместе со многими товарищами Соловьев подчинился обаятельному действию сильного таланта; впоследствии исторические занятия сблизили его с Грановским, Соловьев стал потом его ближайшим товарищем и до конца его жизни остался связан с ним самой тесной дружбой.

Последние интервью Ольги Берггольц было записано съемочной группой В.С. Правдюка.

Желающих поступить в четвертый класс гимназии было много, человек сорок, почти все девочки, только что окончившие Министерское училище. Все мы, конечно, казались в гимназии "неотесанными": одеты были не в форму, причесаны были просто, без бантов, реверансов не умели еще делать. Одним словом – золушки. И мы это чувствовали сами. Замечали мы, что и отношение к нам было как бы свысока. Держались мы перед экзаменами обособленно, кучкой. С замиранием сердца вошли в указанный для экзаменов класс. Заняли места, за партами сидели по двое.

-Белое движение в Гражданской войне: мифы и реальность
-Красный террор в годы Гражданской войны(в 2-х частях)
-Элита Российской империи

«Со дня смерти возглавителя Великого княжества Владимирского святого и благоверного князя Александра Невского среди князей не нашлось достойных продолжателей дела этого премудрого князя. В бесконечной борьбе за власть князья утвердили удельный порядок и заботились только о своем уделе. Среди политической неурядицы царило право сильного. Был забыт завет Александра Невского: «Не в силе Бог, а в Правде».

«А где же их офицеры?» спросил я. «Офицеров нет. Солдаты говорят, что у них свой комитет». Я нашел председателя этого комитета. Это был отлично выправленный и красивый унтер-офицер 4-го стрелкового полка. От него я узнал, что солдаты его полка, около 800 человек, ушли из полка и вот уже две недели самостоятельно бродят по Галиции. Два дня тому назад они пришли в эту деревню, жители которой их кормят. Солдаты решили здесь кончать войну и сдаться в плен, когда подойдут австрийцы.

Судя по публикациям омской церковной прессы, Верховный Правитель весьма почитал символический образ «Раненого Николы»: «Глубоко верующий Адмирал с благоговением принял св[ятую] икону и решил, что эта святыня отныне будет сопровождать его во всех трудах и походах». Одновременно и «благочестивые граждане г[орода] Омска пожелали поклониться св[ятой] иконе Угодника Божия и всенародно помолиться перед нею о спасении отечества» («Сибирский Благовестник». Омск. 1919. № 2. С. 16).

Одним из первых в ряды дроздовского отряда вступил Пётр Колтышев. Пробираться с Румынского фронта на Дон, более чем через тысячу километров, по железным дорогам, контролируемым большевиками и запруженным поездами с дезертирующей революционной солдатнёй он считал малореалистичным: любой человек интеллигентного вида уже самим этим фактом внушал подозрение, а любого подозрения было достаточно, чтобы человека сняли с поезда и без суда расстреляли. Более реалистичным Пётр Владимирович полагал сформировать крепкий вооружённый отряд и силой проложить себе дорогу на Дон. Такой отряд он увидел в формированиях дроздовцев – и охотно к ним присоединился.

День был воскресный, и о. Серафим, как всегда по таким дням, был на службе в Саровской обители. На улице же его ожидала толпа людей. Тут были и крестьяне, и люди купеческого звания, и знатные господа и дамы, и глубокие старцы, и дети – точно вся Россия в миниатюре. Одни пришли за советом, другие искали исцеления от хвори или иной напасти, третьих влекло праздное любопытство. Примостившись следом за пришедшими раньше, Люба, укутанная пледом в своем кресле, стала ждать. Вот, зазвонили светло и ясно монастырские колокола, возвещая окончание службы.

Карл Бистром - образец боевого генерала русской армии без страха и упрека, истинный военачальник старой, еще суворовской школы. Он уважал солдат, а те обожали своего Карла Ивановича - спокойного, умного, рассудительного, но если нужно - действовавшего быстро и бесстрашно, как лев.

Кровавыми дорогами с боями шагал молодой художник Иван Михайлович Воронов. На правом плече — винтовка, на левом — этюдник с красками. И так — от Москвы до Берлина. Художник пришел с войны живым и невредимым. И не думал не гадал, что именно ему предстоит восстанавливать Печерскую обитель и вернуть в монастырь драгоценную ризницу. Вскоре Воронов принял монашеский сан и в течение десяти лет руководил работами по реставрации Троице-Сергиевой Лавры под Москвой.

Более семидесяти лет простоял в Варшаве памятник, вызывавший ненависть у тех, кто считал себя патриотами Польши. «Osiem lwów — czterech ptaków pilnuje siedmiu łajdaków» («Восемь львов, четыре птицы охраняют семь негодяев») — так звучала сочиненная ими частушка о памятнике.