На этих днях произошла тяжелая железнодорожная катастрофа на ст. Б. Вишера с десятками убитых и изувеченных людей. Трудно поверить, но письмами родственников убитых с несомненностью устанавливается, что все трупы были раздеты догола и ограблены набежавшею после крушения толпою, а, может быть, и частью спасшихся пассажиров. И происходит это не в диких степях, а в будто бы культурном государстве, невдалеке от одной из столиц. От вещей же, от ручного багажа убитых и следа не осталось; все растаскали «свободные граждане» свободного государства! Что же осталось от былой веры, от любви к ближнему, от культуры, может быть, и неглубокой, но все же отличавшей прежних людей от нынешних дикарей?

Когда я размышлял над этими словами св. Евангелия, которые мы сегодня слышали за богослужением, и думал, какое назидание преподать вам, возлюбленные, на основании этих слов, я получил от неизвестного мне лица письмо с такими вопросами, которые как бы нарочно составлены к нынешней нашей беседе. По всем признакам, пишет в простоте души верующий человек, пишет издалека, из г. Самарканда в Средней Азии. Он прочитал случайно одну из печатных моих проповедей, которые и вам были мною сегодня розданы), и просит разъяснения по некоторым своим недоуменным вопросам. Впрочем, вопрос один у него, только предлагается в различных видах, — это вопрос о Церкви.

- Вы говорите, что русский значит православный. Не слишком ли это жестокая постановка вопроса сегодня? - Не слишком. Стоило нам в семнадцатом году усомниться в этом, как половина народа погибла, другая половина обречена на рабское существование. Немец, француз, англичанин - это существительные. А «русский» - субстантивированное прилагательное. Вы никогда не задумывались почему? Может быть потому, что существительным здесь является слово «христианин». В самом слове «русский» содержится понятие, что это не определение, а отношение. Барклай де Толли - это русский, Пушкин, Карамзин, Лермонтов, государи-Романовы - это русские, а вот Горбачев - русскоязычный, Ленин - русскоязычный, Хрущев - русскоязычный. Русский не может разрушать свою культуру.

Наша культура - культура духа, освобождение его от страстей и насаждение около себя царства Божия, т.е. правды, любви, молитвы, церковной красоты и единения сословий под крылом Церкви в доме общего хозяина - Православного Царя.

Итак, не во всяком осуждении войны можно видеть голос именно нравственного чувства и не во всяком акте этого последнего усматривать его природное, неповрежденное, незатемненное самосвидетельство. Поэтому в наличных суждениях о войне нужно еще выделить голос нравственного чувства из осложняющих его элементов. Для этой цели необходимо избрать факт войны, идейность которого уже выяснилась и к которому мы не имеем никакого отношения, кроме объективного наблюдателя его моральных свойств, и такой-то факт подвергать обсуждению нравственного чувства. И если идейность этой войны и объективно высока, то нравственное чувство всегда ее одобряет.

Итак, в данных Откровения мы не нашли оснований, из которых было бы видно, что христианство безусловно запрещает всякую войну. Наоборот, из этих данных скорее можно сделать вывод о дозволительности войны в некоторых случаях жизни. Это видно, во-первых, из неосуждения христианством воинской службы, во-вторых, из соотношения факта и свойств идейной войны с общим требованием христианской морали ставить выше всего добро, осуществлять его даже в скорби и страдании внешнего человека, развивать наибольшую сумму добра, возможную в нашем положении среди этого греховного мира. Война, с христианской точки зрения, есть средство к прекращению несправедливости и восстановлению требований справедливости. Она допустима для христианина только тогда, когда направлена на достижение этих целей, и только тогда, когда она именно является средством этого достижения. Таких взглядов на войну церковь держалась искони, хотя многие думают, что христиане первых трех веков отрицали для себя дозволительность войны во всех случаях жизни.

Поклоненіе царю, какъ таковому, безотносительно къ его отношенію къ за­кону Божіему, есть явленіе языческаго міра и тамъ оно имѣетъ религіозное обоснованіе: власть есть атрибутъ божествен­ный - царь, носитель власти - боже­ственной силы, божествененъ. Отсюда и титулъ «божественный». Недавно въ «Церковной жизни» былъ напечатанъ переводъ со стариннаго греческаго произведенія объ отношеніи окруженія царя Ирода къ Іоанну Крестителю: по ихъ мнѣнію, его надо отпустить или убить, если на самомъ дѣлѣ онъ проповѣдуетъ иного Царя Іудейскаго и тѣмъ «возстаетъ противъ твоей божественности». Такъ они говорятъ Ироду. Если это и выдумка, то это яркій образъ возможнаго тогда отношенія къ царю.

Трудно сказать, какъ сложится въ будущемъ русская государственная жизнь, но новымъ строителямъ Россіи необходимо ознакомиться съ сущностью русской самодер­жавной власти для того, чтобы убедиться въ томъ, что Россія погибла не потому, что пользовалась устарелыми и отжившими формами правленія, якобы не отвечавшими потребностямъ народа, а какъ разъ наоборотъ, потому, что пренебрегала этими формами, идя навстречу нездо­ровому духу времени. Самодержавіе всегда было и останется орудіемъ созидательной власти. Русскіе люди не берегли и не ценили своего самодержца, а позднейшія поколенія, начи­ная со второй половины XIX века, получали даже невер­ное представленіе о содержаніи и сущности правъ и обя­занностей русскаго царя.

Я иногда вспоминаю тѣ вечера, когда мы собирались, чтобы или въ карты поиграть, или просто посидѣть вмѣстѣ за чашкой чая и вдругъ, какъ это всегда бываетъ у насъ русскихъ, отъ случайнаго вопро­са кто-то начнетъ что-то вспоминать. Иногда это былъ старый жандармскій полковникъ или морякъ, капитанъ перваго ранга, или русскій калмыкъ, у котораго были стада барановъ, числа которыхъ онъ никогда не зналъ, и кто только у насъ не перебывалъ. Вся Россія была налицо; бы­ло много молодежи, благо, что мы всѣ были бѣдны и никакая машина насъ никуда не могла увезти. Мы за­сиживались до двухъ утра и никому не хотѣлось расходиться. Это были неза­бываемые вечера. Никакія лекціи самыхъ талантливыхъ профессоровъ намъ не дали бы той духовной, эсте­тической, нравственной и даже исто­рической культуры и знанія, которыя мы впитывали въ свои души на этихъ вечерахъ. Вся настоящая, красочная, скромная, молчаливая, неоцѣненная въ свое время, Россія проходила предъ нашимъ взоромъ. Итакъ, по­вторю еще - всѣхъ этихъ людей больше нѣтъ. Но ничего не происхо­дить подъ солнцемъ безъ воли Божіей, а намъ съ помощью Божіей, Свящ. Писанія и Свв. Отцовъ надлежитъ стараться понять, осмыслить мудрость дѣйствующей воли Божіей, Промысла Божія. Теперь постараем­ся увидѣть, гдѣ мы стоимъ на величественномъ пути нашего православнаго самосознанія, куда идемъ и куда насъ зоветъ Господь.

Воскресение после Троицына дня называется по-церковному Неделей Всех Святых, а называется оно так потому, что в это воскресение Св. Церковью постановлено праздновать память всех Святых. Каждый день посвящен Св. Церковью в память и честь какого-либо Угодника Божия, но нужно было назначить и один день для всех Угодников и как бы собрать их всех для чествования в один день, чтобы показать, что одною силою они все действовали; силою Того же Иисуса Христа, Спаса нашего все направлялось, хотя и разными путями, но к одной цели – Тому же Единому Господу. Это и не могло быть иначе, потому что все они взирали, т. е. приняли за образец Единого Подвигоположника – Того же Иисуса Христа, за то и увенчаны от Него одним венцом Славы, – каждый по достоинству, и составляют Едину Св. Церковь Небесную в горнем мире; Церковь эта, в свою очередь, составляет едино с Церковию земною, со всеми верующими на земле.

В день прославления всех святых слышим мы исполненные бодрости слова апостола: «Святые верою побеждали царства, творили правду, избегали острия меча, укреплялись от немощи, были крепки на войне, обращали в бегство полки чужих» (Евр. XI, 33 - 4). Не видите ли, не чувствуете ли, как много говорит нам это апостольское слово в переживаемые дни войны, - которая, будучи сама по себе необычайной, невиданной по трудностям и размерам, вдруг на наших глазах и неожиданно, - к стыду и горю, к позору нашего народа, - пришла к такому бездействию на фронте и к такому страшному и грозному развалу нашей армии в тылу и внутри России! .

Итак, мы должны всегда любить свою нацию, не должны бросать и презирать ее. И эта наша любовь будет состоять то в отождествлении, т.е. слиянии с содержанием народной жизни в случае его совершенства, то в работе для народного блага с целью довести народную жизнь до степени идеала. Если же мы всегда должны любить свою родину, свою нацию, какая бы она ни была, то ясное дело, что формула о том, что „мы любим родную нацию, родное государство как форму бытия этой нации преимущественно пред другими нациями“, не означает того, будто мы предпочитаем худшее лучшему, а лишь то, что мы любим в родине особый, непохожий на другие, предмет, любим то, что для нашего сознания в данном случае является единственным объектом, любим в родине то, чего нет в других объектах любви, а нет в них связующих нас с родиной отношений материнства и сыновства. Родина ведь ваша мать, поскольку мы получаем от нее блага человеческого существования, и наше дитя, поскольку мы трудимся над ее созданием. И я могу любить другие объекты, например, высокую культуру Франции, больше, чем свою, но я в данном случае люблю Францию уже под другой категорией, и от этого мое чувство к России как родине нисколько не уменьшается. Мы любим родину, как свое, но это не этический принцип эвдемонистического характера, а характеристика объекта любви: этот мотив мы не прилагаем к другим объектам, как оценивающий, а лишь как признак, которым другие предметы не характеризуются. „Это не наше“,– говорит патриот о продуктах других наций, и если он истинный патриот, то он не хочет этим сказать, что поэтому оно худо, а только то, что оно нам не соответствует, по условиям нашей жизни не пригодно. Бесспорно, в таком суждении нет ничего человеконенавистнического, ничего оскорбительного для других наций, а лишь есть одна попытка объективного рассмотрения вещей.

Итак, патриотизм – это есть естественное, изначальное заложенное в самой природе человека чувство любви к причине своего бытия и существования, возникающее (в душе человека) из чувства благодарности к ней и выражающее собою солидарность индивидуальных идеалов и интересов с идеалами, интересами и целями того сложного целого, благодаря которому и среди которого развивается и усовершается индивидуальная жизнь. Смотря по тому, что́ является в каждом отдельном случае этой средой, этой сферой, в которой протекает жизнь индивидуума, те и является объектом патриотической любви. Такой средой бывает то родина, т. е. собственно та духовная атмосфера, которая создалась (а потому и приурочивается) в известной этнографической и географической величине, если именно здесь лежат духовные корни и смысл моего земного, временно исторического существования; то свой народ, единоплеменная национальность, если ею я определен в своих духовных свойствах и отношениях, развивающихся в моем земном положении; то известная государственная организация, сложное политически правовое целое, когда именно его природой создается мое историческое определение. Соответственно этому патриотическое единение происходит то под идеей родной страны, как символа и реального сосредоточия тождественных для отдельных членов ее интересов, то под идеей национального единства, определяющего и единые духовные продукты, то под идеей государственности, правового, политического порядка, устанавливающего равновесие всех индивидуальных сил, составляющих государственный союз. Последнее объединение есть наиболее широкое и наиболее всеобъемлющее.

Народ должен прийти в себя, осознать реальное положение дел в стране. И хотя его по-прежнему удается оболванивать на выборах, но народ проявляет себя все более трезво. Это очень медленный процесс - рост самосознания. Пока все еще удается проталкивать такие проекты, как партия «Единая Россия» - этого кота в мешке, у которого вся программа состоит из одного слова: «Путин». Что хуже всего - ложно-национальные реформы по-прежнему не способствуют созданию среднего класса, куда должны входить ученые, учителя, офицеры, священники, предприниматели, врачи, художники, наиболее крепкие крестьяне, высококвалифицированные рабочие - все лучшие силы народа. Средний класс должен составлять приблизительно 60 процентов населения страны, тогда система будет устойчива. А у нас все реформы изначально были направлены против этого, людей сознательно маргинализуют, чтобы легче было с ними делать все, что заблагорассудится.

Сегодня св. Церковь призывает нас к веселию и радости: но в чем заключается эта радость и почему мы должны радоваться? Ныне мы празднуем Вознесение Господа нашего Иисуса Христа от земли на небо. Ныне вознесен Господь, и вот «вси языцы восплещите руками, яко взыде Господь идеже бе первее» (Стихира на Госп. воззв. 1-я).

Всякий раз, когда мы говорим о русской культуре, первое, что возникает в нашем сознании, это - блестящая плеяда имён знаменитых русских людей - творцов и делателей на всех стезях русской национальной нивы. Плоды их творчества, их трудов и деяний навсегда запечатлены в нашей благодарной памяти и будут жить столетиями в сознании грядущих поколений русских людей.

Коммунизм есть величайшее мировое зло, какое знает человеческая история. Он разрушает общество и вековую христианскую культуру и на месте их создает царство звериное всюду, где ему удается утвердить свое владычество. Это очевидно настолько же, насколько несомненно то, что природа его одна и та же всегда и везде: на какой бы почве не произрастали его семена: на русской, испанской, сербской, они везде производят одинаково ядовитые плоды, убивающие душу и тело отдельного человека и целого народа. Главный соблазн коммунизма состоит в его обетовании создать новое бытие и нового человека, преобразить всю жизнь настолько, чтобы она превратилась в совершенное царство свободы и общего счастья, в осуществление рая на земле. Он притязает на то, чтобы стать универсальным средством для уврачевания всех зол мира, распространить свое влияние или, лучше сказать, свою власть, на всю вселенную, уничтожив в ней национальные разделения и почти обоготворив своих главных провозвестников, придавая их учению непогрешимый характер.

Монархическая идея не представляет собой какой-то отвлеченной догмы, проявляемой во вне всегда и везде одинаково. Разные принципиаль­ные начала, разные миропонимания были положены, в свое время, в основу различных монархических государств, что и определило раз­личный стиль отдельных монархий. Совершенно бесспорно, например, что восточные деспоты коренным образом отличались и отличаются от просвещенных монархий Запада, которые, в свою очередь, отличаются одна от другой иногда трудно уловимыми отпечатками. Русская монархия, ни в какой степени не могущая быть сближенной с азиатскими деспота­ми, - стояла в одном ряду со старыми европейскими монархиями, но и отличалась от них своей глубокой духовной сущностью, делавшей ее явлением единственным, глубоко своеобразным и столь же глубоко по­ложительным. Стиль и дух русского монархического сознания в очень многом и очень существенно отличался от стиля и духа старейших европейских монархий, как существующих, так и уже сошедших с исторической сцены.

Трагедия Руси заключалась в том, что бояре в своих политических стремлениях притязали на ограничение Царской Власти в пользу своего участия в делах государственного правления путем, как выражается проф. В. О. Ключевский, «наложения цепей на Верховную Власть», а народ русский держался противоположного взгляда и только в неограниченной Царской Власти видел залог «внутренней тишины». Это резкое несоответствие политических устремлений ничтожного, но влиятельного меньшинства и подавляющего, но рыхлого большинства послужило одной из главных основ развития «черных лет России».

Понятие Соборной Монархии присуще только Русской Истории. И это понятно и это глубоко обосновано. Тот, кто более или менее внимательно пробегал Всеобщую Историю, легко убеждался, что длинный ряд причин -географических, экономических, военно-исторических и особенно психологических вырабатывал в русской жизни, в жизни русского народа состояние обособленности, той яркой индивидуальности, которая и неповторима где бы то ни было и невозможна для кого бы то ни было. Отсюда естественно, на всем русском народе со всей его одиннадцативековой историей лежит печать своеобразия во всем - и в характере русского народа, и в структуре его жизни государственной, общественной и церковно-религиозной и во всем том комплексе, который называется природным душевным настроением и духовным мироощущением, свойственным только данному народу.