Напоив у колодца лошадей, мы снова тронулись в путь – вперёд в темноту. При выезде в поле погода слегка прояснилась: кое-где между тучами робко и беспомощно помигивали звёзды, прорезая ночную темноту. Стало как будто бы светлее. А впереди, на горизонте, поднималось, сначала слабое, а затем всё более и более яркое и определённое зарево Клинцов. Цель, казалось, была достигнута. Но нам многое ещё суждено было перетерпеть: прежде чем доехать до конечного пункта – до вокзала Клинцов. Нам осталось проехать, вернее, пройти, ещё 10 длинных и утомительных вёрст. Давящая, жуткая тишина висела в неподвижном, как бы застывшем ночном воздухе.

Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения Константина Ивановича Глобачева написаны в первые годы эмиграции и датированы декабрем 1922 г. Большое внимание в воспоминаниях уделяется организации политического сыска и общественным настроениям предреволюционного Петрограда, деятельности Центрального военно-промышленного комитета, его взаимоотношениям с властями.

Наиболее обещающим движением русской жизни является теперь национальное. Враги национализма и справа, и слева распространяют о нем самый пошлый вздор, но это не мешает великому Движению расти и захватывать собой все более и более широкие круги общества. Что такое национализм? В течение еще многих лет придется рассуждать об этом - точнее, трудно себе представить время, когда вопрос этот не заслуживал бы проповеди и самого внимательного обсуждения.

...в 1930 г. опять начали сгонять. Теперь уже в колхоз "Луч". Крестьяне, конечно, сопротивлялись. Охотно туда шли только лодыри. Тех, кто был против колхозов, раскулачивали и отправляли в Нарым. Кажется, куда ещё дальше Сибири ссылать? Но нашли - Нарым. В октябре 1930 г. из нашей деревни несколько семей отправили туда. До нас дошли вести, что многие из них до Нарыма не доехали. Они погибли при переправе через Томь. Тогда было очень холодно, дети заболели и умерли. Наша семья чудом избежала раскулачивания. Очень трудно было расстаться со своим добром. Ведь его своим трудом наживали. Наш сосед был пимокатом. У него была шерстобивка. Он не захотел сдавать её в колхоз, затащил в баню и поджог. В том же году разорили церковь. В деревне жил очень верующий человек, самый верующий из всех нас. Звали его Петрушка. Вот этого самого Петрушку заставили снять колокола и увезти в Ижморку, которая тогда была нашим районным центром. Иконы в доме нам запрещали держать. Мы их прятали. Тайком молились.

События на Украине выявили как подлинных исповедников, так и волков в овечьих шкурах. Так, к примеру, глава синодального просветительского отдела УПЦ МП Георгий Коваленко призывал прихожан докладывать «куда надо» о «сепаратистских» настроениях в среде канонического духовенства. Еще в марте 2014-го ряд архиереев и клириков УПЦ МП выступили в поддержку киевской нацистской власти и с осуждением «военной интервенции» России в Крым. В частности, протоиерей Александр Акулов от имени многих священников УПЦ назвал военное вторжение в Украину "ошибочным шагом руководства России".

Новочеркасск. Звонкие дисканты кадет уже в поезде и на перроне. Проверка документов. Вежливо, серьёзно. Винтовка в полтора раза больше «сражателя». Надувшиеся щеки, вздернутые плечи, сдвинутые брови, часто «самокрутка», чтобы выглядеть старше, «солдате» и воинственнее. Сапоги – солдатские, шаг – детский – мягкий и малый.

В январские морозы 1938 года в холодной камере ждала решения своей участи пожилая схимонахиня Августа (Защук). Приговор особой тройки НКВД был объявлен в канун Рождества Христова, и до казни двадцати священников, монахинь и мирян оставались считанные часы.

Тяжело было слышать неожиданно злое карканье от бывших в начале событий друзей, когда политика изменилась, что «ты — за Новороссию, а я — за Россию», «Россия — не твоя, не смей говорить что она твоя»,.. -И эта тенденция противопоставлять русских и винить русских, попрекать и шантажировать людей, живущих в огне («будете возникать — не поможем и умрете с голоду») — это всего лишь идеология не русских, а  олигархических подстилок, которые и есть враги России, враги Великой России.

Войска Х-й русской армии генерала от инфантерии Е. Радкевича, оставив 18 сентября Вильно, отходили на восток, все время вынужденные медленно подаваться назад под натиском немцев. Отходили спокойно,но в полках недоставало патронов и снарядов. Снабжение по железной дороге было восстановлено 20 сентября только до ст. Олехновичи. Здесь же скопились массы населения, беженцы запрудили своим скромным скарбом все дороги.

В Татарии 1 ноября 1937 года произошло необычное событие: «органы» передали в суд 19 пожилых (свыше 60-ти лет) и больных человек, арестованных ими, когда в начале октября было приказано начать аресты по второй категории. Казанский историк Степанов, рассказывающий об инциденте, по всей видимости, придерживается мнения, что полиция безопасности имела намерения смягчить меру наказания для неспособных к тяжёлому труду в лагерях лиц (206). Однако, когда в Москве в начале 1938 года госбезопасность также стояла перед подобной «проблемой» в конце концов пошла на жесточайшее решение. В конце 1937 года тройкой были приговорены к различным срокам заключения в лагере несколько сотен инвалидов и «ограниченно трудоспособных». Поскольку не удалось направить всех заключённых в концлагеря — Главное управление лагерей было против их приёма (207) — печально известный сотрудник НКВД Л.М. Заковский, с 20 января — начальник НКВД Москвы и заместитель Ежова, приказал вновь передать их дела в тройку. Он проинструктировал председателя тройки М.И. Семёнова, что все они должны быть приговорены к «высшей мере наказания» (ВМН)

Численность УПА в момент ее образования по различным оценкам достигала 40-60 тысяч человек. Делилась она на несколько региональных групп, которые в свою очередь подразделялись на «курени» и «сотни». Пополнение и содержание этой «армии» полностью ложилось на местное население. Причем о «добровольности» в этом случае даже речи не шло. По свидетельству члена УПА И.Т.Кутковца (1 июля 1944) «в УПА 60%, а то и больше, составляют мобилизованные, которые при удобном случае из УПА уйдут».

Чтоб увидеть интригующие ответвления механизмов, основных на ином мышление, не обязательно бороздить космические просторы. Для этого достаточно посмотреть хотя бы на сто лет назад. То есть во времена, как нам с младу разжевывали, царей и рабовладельческого строя, когда немытые мужи сумерки сторожевые ощупывали лаем, вспоминая дневную порцию плетей, которую для скорости бытовых хлопот, а порой и для личного удовольствия, выписывают толстопузые бояре. Темное было время, жаждущее, чтоб на гнев Зевса снизошел античный герой с первой лампочкой Ильича. Ведь не было ничего... ну кроме, конечно, фотоаппаратов,технологии которых мы унаследовали от времен злых царей, которыми фотографировали от такие вот мосты: Киев, цепной мост сфотографированный аж 1855 году. Что на это счет нам рассказывают академия наук, СМИ и Википедия вместе взятые? Что только через год, после этого снимка, изобрели способ как плавить железо и качественную сталь еще не научились получать. В общем полными дикарями были. И чтоб таковыми и оставались, в 1918 году большевики начали реквизировать у населения фотоаппараты, фонографии и пленки, как предмет роскоши. А то в самом деле, холопы обнаглели, бегают веками с видеокамерами и поларойдами, пытаясь увековечить то, что ни к лицу порядочной "истории".

Пророчества Фёдора Степановича стали сбываться быстро. В Петрограде пало Временное правительство, и к власти пришли большевики. Из Могилёва вдова главнокомандующего генерала Духонина привезла в Киев тело своего мужа. Она нашла его на перроне, проткнутого штыками, с выколотыми глазами и папиросой во рту… Генерала хоронили тайно, глубокой ночью, не оставив даже могильного холма, чтобы украинские большевики не совершили ещё больших надругательств. За несколько дней до Нового года «украинцы» ворвались в госпиталь княгини Барятинской, выгнали всех раненых офицеров, разграбили все вещи, издевались над сёстрами.

Ровно 80 лет назад, морозной зимой 1930 года, крестьянин воронежской деревни Липовка Егор Бакланов согласился на свою голову стать ходоком в уездный центр. Поехал от имени односельчан убеждать власть не отбирать у единоличников скот.В уезде его без промедления расстреляли, а семью выбросили из отчего дома и пустили по миру с клеймом "родня врага народа". Как эти "заклейменные" выжили на Урале - одному Богу ведомо. Дочь ходока Федосья Егоровна Черепанова, живущая сейчас в Екатеринбурге, говорит, что им постоянно приходилось скрывать, чьи они дети, бояться каждого стука, косого взгляда.А известная московская журналистка Нина Рогова не в силах забыть рассказ своей покойной матушки. О том, как та малой девочкой убегала из горящей деревни Хомутовка Тамбовской губернии - неслась через овраг, сплошь застеленный телами расстрелянных мужиков.

К 200-летию со дня рождения Константина фон Кауфмана, мудрое правление которого на посту генерал-губернатора Туркестана, принесло в регион начала гражданского устройства

Гейдельберг — вымершая и выжженная солнцем степная колония. Вокруг, в пыльном поле, где шумит и сегодня горячий степной ветер, спят вместе до Страшного Суда белые и красные бойцы. И над всеми ними ходит, качается, блистая на солнце, трава забвения, серый ковыль...
 

В своих воспоминаниях Главнокомандующий войсками Петроградского военного округа генерал-лейтенант П. А. Половцов рассказывает о событиях 1917 года в столице России. Опытный офицер-генштабист описывает разложение армии и революционные события, встречи с Керенским и Гучковым, различные революционные формирования, украинизацию некоторых частей русской армии, последние операции на фронтах и жизнь Кавказа накануне Гражданской войны.
 

Улицы были погружены в темноту. Уцелевших домов на них осталось – добро, если треть. Прочие – обращены в руины. Уцелевшие люди за редким исключением уехали, бросив всё, в никуда. А сколько – не уцелевших… Которых приходилось извлекать из-под завалов… Это пострашнее, чем самому быть под огнём, потому что эти лица – погибших и их родных уже никогда не изгладятся из памяти. И перед каждым из них останешься виноват. Как перед сгоревшими в Доме Профсоюзов «куликовцами»… Самое страшное не тогда, когда вражеский огонь бьёт по тебе, и не тогда даже, когда оказываешься погребённым заживо в окопе, хотя это совсем неприятно. Страшно – по кусочкам собирать то, что несколько минут назад было живым человеком. Твоим товарищем. Эти дымящиеся ещё кусочки тушить и укладывать на носилки, а затем нести, везти… И виноватиться за то, что на сей раз убили не тебя.

Уже в начале XIX века Османская империя выглядела анахронизмом: раскинувшееся на огромной территории феодальное государство, жестоко подавляющее национальные движения христианских народов — греков, болгар, сербов, румын… Николай I называл Турцию «больным человеком Европы»: было очевидно, что сей колосс на глиняных ногах обречен на скорое разрушение. Однако европейские державы, и в первую очередь Великобритания и Франция, изо всех поддерживали «больного человека» под мышки: было очевидно, что в случае распада Турции максимальную выгоду из этого извлечет Российская империя, которой удастся осуществить историческую мечту — получить контроль над проливами и выход в Средиземное море. Вот почему в европейских странах сложилась парадоксальная ситуация: просвещенная общественность ратовала за освобождение христианских народов из-под османского ига (многие даже, подобно Байрону, участвовали в их освободительном движении), в то время как правительства этих государств усиленно поддерживали ветшающую империю. В Крымской войне, как известно, Англия и Франция в открытую приняли сторону Порты и воспрепятствовали естественному движению России к проливам.