Мы, монархисты, вспоминая этот трагический юбилей, должны желать, чтобы Россия навсегда освободилась от прогнившего всюду конституционного образа правления, принесшего нашей Родине столько зла. С особенным молитвенным чувством должны мы поминать великого стоятеля за Самодержавие, Государя Императора Александра III, в немногих строках своего письма к Победоносцеву (12 марта 1883 г.) сказавшего столько правды: «Что касается конца Вашего письма, то Вы меня знаете, пока я жив и Богу угодно будет, чтобы я оставался на моем тяжелом посту, на котором Он Сам меня поставил, не допущу я этой лжи на Святой Руси, в этом будьте уверены: я слишком глубоко убежден в безобразии представительного выборного начала, чтобы когда-либо допустить его в России в том виде, как оно существует во всей Европе. Пусть меня ругают и после моей смерти будут ругать, но, может быть, и наступит тот день, когда и добром помянут».

В 1954-м году, когда после смерти Сталина вся заварушка кончилась в Москве, Кремль отменил уголовную ответственность за производство абортов. Это было в августе 1954-го года. Но этого было недостаточно. И в 55-м году Кремль отменил и запрет на аборты. И это нанесло вред демографии русского народа больше, чем Великая Отечественная Война на Русской равнине. После Указа 1955 года в медицинских институтах РСФСР на гинекологических факультетах был увеличен втрое приём студентов. Для чего было нужно увеличение числа гинекологов? Для того, чтобы детей принимать? Нет! Они были нужны, чтобы делать аборты. И уже в 1960-м году число абортов русским женщинам в России стало равно числу рождённых детей. В 1960-м году!

В половине октября 1815 года меня отправили в Санкт-Петербург вместе с соучеником моим по Харьковской гимназии Василием Тихоцким. Москву мы застали еще мало обстроившейся после гибельного для нее 1812 года. Много каменных домов и других строений стояло обгорелых, полуразрушенных; чрез многие дворы ездили — как бы по улицам; колокольни были большей частью с одним колоколом. Отдохнув в Петербурге не более суток, явились в канцелярию 2-го кадетского корпуса и были приняты, по нашим документам, в Дворянский полк.

В Ашаракской битве Константин Стратонов был ранен персидской пулей в ногу. По счастью, пуля прошла навылет, не задев кости, но и эта «царапина» принудила его к лазаретной тоске. За все эти месяцы он впервые вспомнил это тягостное чувство. Все-таки тоска – непременно следствие праздности и неудельности… А когда чуть не каждый день над головой пули свистят, то тут не до тоски! Тут только поворачиваться успевай! А коли выдастся день мирный и покойный, так покуда отдохнешь и почистишься – не успеваешь заметить, как день тот пролетит.

«У отца было девять братьев и сестра, – вспоминает Евдокия Павловна. – Сначала пришли за дядей, а потом и за отцом. Ничего не говоря, просто сказали собираться. Нас у родителей было четверо, мама ждала пятого ребенка. Но это никого не волновало. День, когда мы видели папу в последний раз, навсегда остался в памяти – 4 марта 1938 года. Потом приходили и за другими – соседями, родственниками. Забирали самых крепких и мощных».

Доктор исторических наук Сергей Волков создал и ведёт уникальную базу данных по офицерству начала XX века. В результате огромной работы в архивах собрана информация о сотнях тысяч человек. Столь колоссальный объём информации, ставший доступным учёному, позволяет дать ответ на целый ряд вопросов, вокруг которых много лет шла дискуссия. Один из них - социальный состав Белой армии. Исследование по базе данных дало результат, столь поразительный, что порой вызывает недоверие, однако попытки оспорить цифры Волкова терпят крах, поскольку за каждой фамилией стоит архивный документ.

Железнодорожники — это был привилегированный класс. У них долго была служебная форма. Был отдельный магазин и столовая — для своих. Посторонних не обслуживали. Так что в столовую нас проводил Александр. С его помощью мы «отоваривались» хлебом. Купили за два дня 26 буханок черного хлеба. Вернулись домой тем же маршрутом: пригородный поезд, ночевка в Крежэ. Назавтра 20 км пешком. Мешок с хлебом на санках. Дома нас ждал мой старший брат Николай. Он воевал с 22 июня 1941 года. Служил командиром разведвзвода артиллерийского гаубичного дивизиона. В начале 1944 года его подстрелил снайпер, и он больше года лечился в госпиталях. Вернулся в мае 1945 года инвалидом с сопровождающим. Так что он был не ходок за хлебом в Котлас. Вот теми 26 буханками хлеба мы и дотянули до весны. Ты думаешь, в таком положении мы были только одни? Нет, конечно. Инвалидов войны было много. Все женатые, семейные. Ты спрашиваешь: повлияло ли это на поток детей 1948 года рождения?

Россия сегодняшнего дня — дом в огне, жилище, захваченное умалишёнными: всё вынесено из комнат, поломано, истреблено, составлено, как не надо. В спальную вдвинут буфет, в прихожей расставлены кровати, кухонная посуда стоит на рояле… Но хозяева дома не верят, что это всегда так и останется. Хозяева — Русские — знают, что будет погашен пожар, уберут, выгонят сумасшедших из квартиры и можно будет приступить к уборке, к расстановке мебели и вещей, так, как следует.

Замысел выступить на тему о Дальнем Востоке появился у меня в 2004 году, это был год мрачных юбилеев, в том числе 100-летия со дня начала Русско-японской войны. Как человек, интересовавшийся наря­ду с прочим и историей военно-морского флота, я читал лекции, делал радиоматериалы по Русско-японской войне. Меня больше всего заинте­ресовала совершенно особенная проблема: почему ко времени начала той войны Япония не считалась великой державой? Признанными ве­ликими державами были тогда только некоторые европейские государ­ства. Чем, собственно, Япония была в первые годы XX века, до победы в Русско-японской войне? О том, насколько это победа, скажу позже.

Термин «индустриализация народного хозяйства» применительно к планам первой и последующих советских пятилеток — это классическая сталинская долгоиграющая фальшивка. К развитию экономики страны советская «индустриализация» отношения не имела, наоборот, его исключала. Планы первых пятилеток — это планы строительства самой большой механизированной армии в мире со всем тем, что ее должно было обеспечивать. Примерно за 10 лет — то есть за две пятилетки.

Иной раз, как каждому из нас, лишенных своей родины, мечтается мне о возвращении в родной город. Каждый мечтает по-своему: один хочет увидеть русские деревни (которых, я уверен, ему не узнать), другой — реки, поля, горы, море, а то, может быть, дом, в котором он жил; мне же грезится, что вот я в Ялтинской библиотеке и так выбираю книги, чтобы встретить одну из своих собственных, одного из старых своих друзей. С каким чувством получил бы я ее… Как держал бы ее в руках, как нес бы и как, читая, вспоминал, как я покупал ее в свое время, как берег, как отдавал переплетать и как впервые ее прочел… Этой любви к книге я обязан еле-еле грамотному русскому солдату, выучившему меня, пятилетнего мальчика, чтению и приучившему любить и беречь печатное слово. Он был денщиком моего отца. Время безжалостно стерло воспоминание о чертах его лица, манере говорить, но ту ласковую доброту, которую этот простой человек вкладывал в свое желание научить меня грамоте, ту заботливую сердечность я помню и чувствую всю жизнь и не забуду никогда.

Осада Эривани пользы не принесла. Растянувшись до середины лета, она оказалась слишком тяжела. Июльская жара изматывала и доводила до болезни непривычных к ней солдат, и осаду решено было снять. В составе дивизии генерала Красовского, сменившей авангард Бенкендорфа, Стратонов возвращался в Эчмиадзин. Измученные невыносимым зноем, солдаты двигались медленно. Среди них и Костя, с коим Юрия, наконец, свела судьба. Стратонову было жаль младшего брата, вынужденного тянуть лямку в солдатчине за свою глупость, и он в душе надеялся, что война даст Косте не один случай отличиться, и тогда Государь возвратит ему офицерский чин.

«Произошел государственный переворот; молча, нелепо, и “народ безмолвствует”. Вот это безмолвие народное угнетает меня до мучительной тоски. Что мы такое? Быдло? Кто эти новые властители? О Брежневе говорили все, что он глуп, а о Косыгине никто ничего не знает. Кончил текстильный институт. Был мастером на текстильном заводе или комбинате “Маяк” и здорово пил. Лоб умный. […] Новые властители инкриминируют Хрущеву развал сельского хозяйства. Эти дни я читала свои дневники начала 30-х годов, время коллективизации и паспортизации. Коллективизация на корню уничтожила все сельское хозяйство, деревни, крестьян. Как страна вынесла войну, мне мало понятно. Ленинград потерял два с половиной миллиона умерших от голоду за 3 года. Половину населения».

На операционном столе Василий лишился рук и ног, однако после Победы нашел в себе силы утроиться на работу, создать семью и воспитать двух сыновей! Вместе с женой Лидой они прожили почти тридцать лет в браке. За это время  объехали весь Кавказ, путешествуя на обычном запорожце. За рулем была Лида: несмотря на то, что у нее тоже ампутированы ноги, она смогла освоить вождение автомобиля.

В чем же, братие и дети, в чем разгадка этой всеобщей любви и почтения к покойному Царю? Указывают на Его государственные заслуги: на возвеличение внешней силы России и притом без войны и кровопролития, путем мудрой, но прямодушной и правдивой политики; указывают на необыкновенный рост внутреннего благоустройства России после страшных событий цареубийства, когда царство наше стояло, как будто бы, на краю гибели и накануне разложения. Все это так, и эти незабвенные для России заслуги покойного Царя блестяще обнаружились и подтвердились в эти два года нашей славы, нашей силы, наших успехов на Востоке и Западе, в эти два года, когда Русь широко пользовалась плодами трудов и мудрой дальновидности усопшего Царя. Но если бы в этом одном заключалась причина необыкновенной славы Александра III, то нам непонятны были бы чувства всеобщего и благоговейного почтения к Нему даже со стороны врагов России. Почивший Государь был велик в другом отношении: Он представляется всем, как человек редкой нравственной чистоты, Царь-Праведник, что в наш век, так неудержимо преданный себялюбию и чувственности, да к тому же на высоте престола, является для многих каким-то чудом. И это чудо совершилось у нас на Руси.

Весной 2009 года увидел свет том писем Виктора Астафьева (1924—2001) «Нет мне ответа… Эпистолярный дневник. 1952—2001 годы». Перед этим составитель и издатель — иркутянин Геннадий Сапронов (1952—2009) — дал «Новой газете» верстку книги и право первой публикации выбранных редакцией писем (см. № 42, 46 за 2009-й). Через три недели на одном из организованных «Единой Россией» собраний Сапронова и журналистов «Новой», представивших аудитории книгу, предложили за нее расстрелять; Геннадий написал мне: «Всё! Ухожу в партизаны». А через месяц, успев подготовить второе, дополненное издание писем Астафьева, он умер.

…В царствование Александра I военно-учебные заведения находились под покровительством цесаревича великого князя Константина Павловича как главного начальника Пажеского и всех кадетских корпусов. Отечественная война 1812 года и заграничный поход 1813 и 1814 годов, в которых цесаревич принимал непосредственное участие, отвлекали его от любимых занятий. В 1816 году цесаревич был назначен главнокомандующим польской армией и отправился в Варшаву; бывшие корпуса состояли под непосредственным начальством гг. директоров, без всякого над ними контроля.

Книга "Сопротивление большевизму 1917–1918 гг" представляет собой четвертый том серии, посвященной истории Белого движения в России, и знакомит читателя с воспоминаниями участников событий и боев в Петрограде, Москве, Оренбурге, Ярославле, Крыму, Северном Кавказе, Урале, Средней Азии. Сост. С.В. Волков.

Хоть мы и жили при заводе, где отец работал, у нас, как почти у каждой рабочей семьи, была корова. Корова была необходимым членом семьи. Как я себя помню, у нас всегда была корова, первую звали Милкой, а вторую – Милашкой. Мать любила свою корову, и мне тогда казалось, что она любит корову больше, чем нас – детей. Заботилась она о ней очень: и чтобы стойло было теплое, и чтобы сена было вволю на зиму, и чтобы отруби всегда водились в закроме. Для пойла и для промывания вымени всегда была наготове в печке теплая вода. Надо сказать, что и коровы у нас были хорошие, молочные, давали очень вкусное, жирное молоко.

У марксистов одним из главных показателей успехов считается рост населения. Из Кремля постоянно звучало: «в СССР уровень благосостояния трудящихся непрерывно повышается». Значит, автоматически считалось, что это обеспечивает рост населения. В 1930-х не могло считаться иначе. Но вот перепись 1937 года показала совсем иное.