События 6 августа 1915 года стали последним героическим актом обороны крепости Осовец. Положение на фронте было таково, что её дальнейшая оборона не имела смысла. Спустя несколько дней Генеральный штаб отдал приказ прекратить бои и начать эвакуацию гарнизона. Эвакуация была завершена 22 августа. Уцелевшие укрепления и всё имущество, которое нельзя было вывезти, были взорваны русскими сапёрами.

В мае Государь посетил Прибалтийский край, проехав в Динабург и Ригу через Псков. Возможно было покушение поляков, о замысле которых получены были сведения. «Но, - пишет Бенкендорф, - с Императором Николаем не могло быть речи о каких-либо мерах предосторожности: они были чужды его свойствам и тому беспредельному упованию, которое он полагал на Провидение: «Бог мой страж, - говорил Государь в подобных случаях, - и если я уже не нужен более для России то Он возьмет меня к Себе». Император на маленькой фельдъегерской бричке поскакал навстречу Императрице, собиравшейся сделать ему сюрприз неожиданным приездом в Ревель. Они были первой Императорской четой, поселившейся в ревельском дворце после пребывавших там Петра Великого с супругой Екатериной Алексеевной. В Ревеле произведен был смотр флота. Посетил Государь имение Бенкендорфа Фаль. Бенкендорф вспоминает, что в Петербурге к нему явился молодой поляк, покаявшийся в намерении убить Царя. Он возбужден был слухами о повсеместном гонении против поляков. Приехав в столицу, он убедился, что поляки там спокойно служат, получают награды, видел спокойствие в столице. Молодой человек начал благоговеть перед Государем. После доклада о сем Бенкендорфа, Император принял поляка, откровенно ему все рассказавшего. Государь спросил его о будущих планах и, по его просьбе, определил на службу в Польше.

100 лет назад Ленин на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) приказал послать РККА для подавления восстания крестьян в Тамбовской губернии. Летом 1920 года, казалось, сама природа ополчилась против русских мужиков. В стране бушевала небывалая засуха, на корню погубившая весь урожай, в ряде волостей крестьяне из-за засухи уже начали есть лебеду, кору и крапиву. Даже в самых богатых губерниях начался голод, да такой, которого в бывшей Российской империи не видели уже много лет. Подобно древнему мертвецу, призрак голода восстал из могилы, а за ним торопились и другие напасти: мор скота, болезни детей, проклятая холера, тиф… Хуже всего было то, что новые власти не спешили помогать самым обездоленным мужикам, кормившим страну. Вместо того, чтобы спасать крестьян в неурожайный год, с них стали драть по три шкуры, требуя не только выполнения плана «продразвёрстки», но и уплаты недоимок за 1919 год, когда часть Тамбовской губернии была под властью Добровольческой армии. Казалось, так «красные» мстили народу за поддержку беляков и за свои военные неудачи…

Найти квартиру было почти невозможно, да и комнату находили с большим трудом. Уже считалось счастьем найти угол в комнате. В нашей пятикомнатной квартире жили теперь следующие жильцы: в 1-й небольшой прихожей (12 кв. м) комнате жила студентка-медичка Вера Бершадская, а позже и ее муж; во 2-й за ней большой (22 кв. м) комнате жил с женою и ребенком чекист Лехтман, именовавшийся в общежитии Райским; в 3-й большой (20 кв. м) комнате жил молодой врач Шапиро с женой, тоже врачом, Цейтлин и с ребенком; они держали домашнюю работницу, которая спала в кухне или в коридоре; в 4-й по коридору небольшой (16 кв. м) комнате жили мы трое; в 5-й (18 кв. м) – жили две сестры, молодые врачи Рейнгард и, наконец, в 6-й, при кухне, жила моя сестра Тоня – тоже молодая врачиха с мужем и ребенком; их комната была совсем маленькая (6 кв. м).

Как бы не складывалась моя жизнь и сколь бы ни были интерес­ными и увлекательными занятия наукой, педагогикой, я всегда чувствовал себя прежде всего Донским казаком. Родина всегда была в моем сердце, и меня глубоко волновала судьба казачества: и тех, кто остался под пятой коммунистов, и кто, подобно мне, строил свою жизнь и изгнании, и конечно, - будущее нашего народа, нашей земли. Наш многолетний поход, начавшийся со времени оставления Крыма, продол­жается. Да только конец его виден уж ясно - почти все Белые воины предстали пред троном Господним, а дети их вросли жизненными корня­ми в новую почву. Но я убежден, каким бы ни был страшным XX век для казачества, оно возродится, и сила возрождения пробьется на родной земле, в душах тех молодых казаков, кто сегодня поднимает казачьи знамена на Дону и Кубани, Тереке и в Сибири. Физически мы не вернем­ся на родину, а духовно, сердцем ее не покидали.

Среди героев русской Гражданской войны особое место принадлежит Эрасту Николаевичу Гиацинтову. Ему было всего 22 года на момент большевистского переворота, который многие его сверстники приняли не просто с энтузиазмом — с восторгом. А Эраст Гиацинтов хранил в сердце верность низложенному государю Николаю Александровичу и мечтал о возрождении монархии. Но в то время, когда другие "чаятели монархии" искали помощи на стороне немецких оккупантов, льстя себя надеждой на солидарность немецких монархистов, Гиацинтов сделал радикально противоположный выбор, вступив в белую Добровольческую Армию. Этому выбору он остался верен и в эмиграции, и в период гитлеровской оккупации, и в сложные послевоенные годы, оставив после себя воспоминания о Белой Борьбе. Впрочем, не будем забегать вперёд.

Весь мир находится, как на кратере вулкана. Нет на нашей планете ни единой пяди земли, где не происходили бы перевороты, революции и т.д. Исчезли понятия о долге, чести и морали. Человечество будет беспомощно барахтаться в этих нестроениях, революциях, моральном падении и т.д. до тех пор, пока не очнется и не придет к вере в Бога. Термин «Россия» в настоящее время не существует, но русский народ живет и настанет время, появятся новые люди с новыми идеями, которые вырвут униженную, распятую Россию из рук красных палачей, засевших в Кремле. Вырвут и вернут ее к новой счастливой жизни, к социальной справедливости. Мы же, участники первой мировой и гражданской войн, глубоко верим, что грядет Великая, Национальная Россия в обновленной форме государственного своего устройства, с новыми идеями и с верой в Бога, и будет она, наша Новая Россия, героической, великодушной, щедрой и справедливой.

На рубеже 19-го и 20-го столетий, в своей книге о «Стратегии» один из крупнейших русских военных теоретиков того времени ге­нерал Михневич говорил, разбирая особенно­сти коалиционной войны, что в таких войнах все союзники желают, конечно, победы для достижения поставленной общей цели войны, но в то же время каждый из них старается все же взвалить на плечи другого союзника на­иболее трудную работу. Насколько это утверждение обосновано в отношении первой мировой войны 1914-18 гг. сказать трудно. Но одно несомненно: все главнейшие участники обеих воевавших ко­алиций склонны приписывать своим воору­женным силам выполнение львиной доли этой самой «наиболее трудной работы».

Началась чистка. Вызывали партийцев одного за другим к столу. Каждый отвечал на одни и те же вопросы: кто он, как и когда попал в партию, что делал в партии. Каждый старался рассказать о себе что-либо хорошее: то ли, что он – "ультрапартийный", то ли, что он предан партии, участвовал в гражданской войне и т.д. Короче говоря, каждый старался показать себя активным большевиком. Дошла очередь и до Сколис. Вышла она к комиссии с высоко поднятой головой и заявила о себе, что она – латышка. В прошлом была прачкой, тогда и вступила в партию, малограмотная или совсем почти неграмотная (говорила она деланно неправильными и примитивными словами, нарочито показывая свою невежественность). По окончании ее опроса поднялась Пипенко и заявила, что Сколис состоит в партии только из-за личных выгод и удобств. Она снята с должности заведующей яслями № 3 за злоупотребления. Эти ясли приняла Пипенко, а Сколис очень долго интриговала против нее и против матерей и администрации фабрики, чтобы только очернить Пипенко и свалить ее с этого места. Поэтому Пипенко считала, что Сколис недостойна быть членом партии.

Им в наших краях не ставят памятники как жертвам политических репрессий. У многих из них даже надгробных памятников нет. Тысячи спецпереселенцев 1930-1940-х годов навсегда остались в местах ссылки - в безымянных массовых могилах. Ямах. В документальном фильме ТВ2 "Яма" из цикла "Антропология террора" о трагедии спецпереселенцев рассказывают потомки ссыльных, историки и документы.

Ох, не любят наши недруги, если где присутствует «русский дух» и «Русью пахнет»! Не любят! Так и в русских сказках – всегда бежит от русского духа нечистая сила. А мы, русские люди, просто обязаны встать стеною за наших гениев, иначе – мы ничего не будем стоить! Итак, в рассматриваемых программах откровенно проявилось не только научно-методи-ческое невежество в подборе авторов, но циническое пренебрежение к русскому, в сущности – плохо прикрытое русофобство и сплошной подковёрный экстремизм! Доколе?!..

Среди славных имён выдающихся русских военачальников на видном месте генерал-фельдмаршал Иосиф Владимирович Гурко (1828 – 1901), герой Балканской освободительной войны (1877-1878), сбросившей многовековое османское иго, даровав свободу славянским народам – болгарам, сербам, черногорцам и другим обитателям придунайских земель. Балканская война стала событием общеевропейским, сказалась она и на характере жизни побежденной султанской Турции, безраздельно господствовавшей на морях и суше после завоевания христианской Византии. Мир, достигнутый в результате побед над мусульманской Портой, стал другим. Русский Император Александр Второй с той поры назван Царём-Освободителем, а вовсе не потому, что освободил своих крестьян от крепостной зависимости в 1861 году. Освободить целые народы от гнёта захватчиков – вот великая миссия Русского скипетра, вот величие духа и силы Русского воинства.

Капитан Пеховский, терский казак, в СССР заведовал снабжением военного аэродрома в г. Новочеркасске. В Англии он первое время зани­мался проверкой в домах газовых и электрических счетчиков. Ему было разрешено посещать общественные столовые. В одной из них (военной) помощницей служила Виктория, племянница английского генерала Александера. Корней понравился Виктории, но мать ее категорически сказала: «Не вздумай увлечься этим чахоточным (капитан был худ и бледен) бесштанником». Но, невзирая на все протесты, Виктория вышла замуж за Корнея. Корней оказался домовитым, хорошим хозяином, и в награду за его прилежность мать Виктории подарила ему несколько до­мов, Когда Корней умер, то Виктория прислала мне письмо о том, что никогда не видела и не знала такого прекрасного друга, каким был Кор­ней, терский казак. Она была самой счастливой женой и теперь самой безутешной вдовой.

Государь, по получении радостного сообщения о взятии Варшавы, распорядился отслужить молебен в придворной церкви. Графу Паскевичу-Эриванскому он писал 4 сентября 1831 г.: «Слава и благодарение Всемогущему и Всемилосердному Богу! Слава тебе, мои старый отец командир, слава геройской нашей армии! Как мне выразить тебе то чувство беспокойства, которое вселило в меня твое письмо от 24 числа, все, что происходило во мне в те три бесконечные дни, в которые между страха и надежды ожидал роковой вести, и наконец то счастье, то неизъяснимое чувство, с коим я обнял твоего вестника. Ты с помощью Бога Всемилосердного поднял вновь блеск и славу нашего оружия, ты покарал вероломных изменников, ты отомстил за Россию, ты покорил Варшаву - отныне ты светлейший князь Варшавский! Пусть потомство вспоминает, что с твоим именем неразлучна была честь и слава российского воинства, а имя да сохранит каждому память дня, вновь прославившего имя русское. Вот искреннее изречение благородного сердца твоего Государя, твоего друга, твоего старого подчиненного. Ах! зачем я не летел за тобою по-прежнему в рядах тех, кои мстили за честь России; больно носить мундир и в таковые дни быть приковану к столу, подобно мне, несчастному».

Если мы говорим о культуре, то естественно посмотреть и на воздействие на этническую базу, на этнологические последствия революции. Оправдываться не приходится. Русские, причем все русские — и великороссы, и малороссы в революции, куда деваться, участвовали. Это наше преступление. А если мы считаем, что это наш грех, то грех преодолевается, как известно, тем, что его возненавидели и искренне постарались исправить его последствия. Тем не менее, это за нами есть. Но все-таки приведу вам забавную цифирь. Первых комиссаров, по подсчету американского разведывательного офицера, в 1918 году было 386. Для комиссаров всех рангов это еще не очень большая бюрократия. Как вы думаете, сколько среди них было русских? Их было 13. На 386 комиссаров было 13 русских! Ну, кого было больше трехсот, здесь все понимают, не правда ли? Но заметьте, китайцев и то было 15! И было 2 комиссара негра. Китайцев было больше. Армян было больше, было 22 комиссара армянина. Латышей, понятное дело, было больше. Я хотел бы сказать что-нибудь в пользу мусульман. Я студентам это часто говорю. Когда вы задумываетесь об исламе в России и о наших мусульманах в частности, вспомните, что русские в революции участвовали, грузины и армяне участвовали больше, мадьяры, латыши и литовцы — еще больше. К тому же, мадьяры были преступники, все сплошь иностранные легионеры, которые не у себя революцию делали! А за это законно даже на кол сажать или жечь живьем. А о евреях даже и промолчу. Но вы можете мне навскидку назвать революционера мусульманина? Нет? И никто не может вспомнить. Я могу Махача вспомнить, и еще есть несколько. Но ведь правда, что теряешься и не сразу можешь вспомнить. Не сразу и найдешь.

Революционные события, как я говорил в предыдущих лекциях, несомненно, начались в 1905 году. И усилиями во многом народа, во многом последнего государя, а в первую очередь последнего великого государственного деятеля русской истории Петра Аркадьевича Столыпина революция была придавлена. Более того, разбирая культуру модерна тоже достаточно подробно, я высказал гипотезу, доказать которую я не могу, ибо доказать ее сможет историк только в середине XXI века: я не доживу. Надо перейти в следующую фазу и уверенно почувствовать себя в следующей фазе. Я, тем не менее, предположил и это есть в моей статье «Наше похищенное возрождение», что в начале века русские весьма возможно обладали потенциалом выхода из надлома. И в действие ворвался субъективный фактор, причем субъективный фактор первого рода — начало мировой войны, о которой мы тоже говорили. Если я прав и имелся потенциал выхода из надлома, то есть входа в фазу инерции, когда прошедший надлом осознается и внутриэтническая солидарность снова повышается, и если мировая война, к которой всё вело, мы это разбирали, началась бы не в 1914 году, а в 1924 году, то она предположительно не вызвала бы, не спровоцировала бы революцию. К 1924 году была бы в основном закончена столыпинская реформа, устаканилась бы государственная дума, стала бы уже чем-то привычным, стало бы совершенно ясно, что монархия выдержала испытание. Для народа всегда приятно видеть такие вещи.

В текущем году исполняется 50 лет со дня начала 1-й Великой воины. К ней Россия не была подготовлена. Тяжелые раны, нанесенные ей несчастной Японской войной 1904-1905 г. еще не были вполне ни залечены, ни изжиты. Русская армия была слабее армий великих европейских держав, главным образом, в техническом отношении. А между тем напряженность политической обстановки в Европе, по вине Германии, мечтавшей, в лице императора Вильгельма, о мировом политическом и экономическом господстве, все усиливалась и усиливалась. Неизбежность войны назревала, и в ней Россия, как член «Антанты», созданной в противовес «Тройственному Союзу», естественно, должна была принять участие. Отсюда - безотлагательная необходимость усиления мощи своих вооруженных сил.

Площадь у трактира Саврасовых оживленно гудела. Крестьян собралось так много, что от торговой лавки Снигирева до пристани невозможно было пройти. Приходилось протискиваться сквозь толпу, расталкивая других локтями. В центре этого многолюдного волостного схода стояла маленькая и изящная, в своей монументальной неподвижности, часовня Николая Чудотворца. Казалось, сам святой Николай сегодня присутствовал здесь. Вот только не понятно было - радостен он или суров? Любимая народом икона блестела в окне часовни и хорошо была видна с пристани. Жители села Диево-Городище неторопливо обсуждали последние новости. Некоторые в задумчивости сидели на завалинках. У часовни возле трибуны стояли новоявленные добровольцы с винтовками, сельская молодежь. Также было много семейных мужчин средних лет. Немногочисленные крестьяне из ближних деревень разместились чуть поодаль, каждые особнячком. Были здесь и представители Прусовщины - жители ближнего села Прусово, до которого тоже доскакал в это утро Федор Конов. Много пришло на сход женщин из Городищ. Некоторые из них зачем-то захватили из своих домов вилы. Так они и стояли с вилами, словно вот-вот готовые ринуться в бой. В бой! Это понимали все, кто пришел сегодня на площадь. И то, что бой будет, не вызывало сомнений. Суровая, прохладная нервозность чувствовалась в июльской атмосфере. Но нужно ли это селу? Есть ли смысл? Вот какой вопрос витал в мыслях здешних крестьян. Что там произошло в Ярославле? Говорят, успех белых? Но успех ли? Настолько прочен этот успех? Не проще ли разумно обождать, отсидеться дома, не лезть на рожон? Пусть успех разовьется, обрастет крыльями, поднимется в небо, чудной жар-птицей пролетит над старинным волжским селом и, словно древнее Диво опустится на площадь и румяной русской красно девицей подойдет к каждому с хлебом-солью и водочкой, распахнет двери трактиров и чайных, наполнит их пряным запахом жареных пирожков и хлеба, баранок и конфет. И, словно по велению волшебной палочки, кончатся голод, реквизиции и продразверстки, крестьянские хлебные бунты. И вновь будет изобилие, как в том немыслимо далеком и счастливом тринадцатом году.

Докфильм

Несчастье России лишило родной земли и доктора Тимошенко. Попал он в Америке в университет штата Иллинойс. Любопытным было его знакомство с университетом. «Нет мест, - встретил Тимошенко декан Школы инженеров университета. - Даже для инструктора. Но вот, может быть, в лаборатории строительных материалов... Пойдите к заведующе­му и скажите, что будете заниматься научными исследованиями». Моло­дой зав. лабораторией встретил Тимошенко вопросом: «Чем могу быть полезен?» «Я к Вам назначен проводить научные исследования...» «Очень кстати. Нам очень нужен человек - вот тут надо убрать материалы, здесь почистить, это сложить в другом месте, эти бетонные куски убрать куда-нибудь с глаз долой...» «Но позвольте! Я назначен к Вам проводить науч­ные исследования. Я доктор инженерных наук, профессор, Вы должны знать мою книгу «Теория эластичности строительных материалов», она переведена на многие языки...» «А нам надо почистить лабораторию», - перебил профессора юный заведующий и, развернувшись, ушел. Тимошенко пошел к декану и доложил о первом знакомстве с лабора­торией. Тот вызвал зав. лабораторией. О содержании их беседы профес­сор не знал, но после разговора он получил возможность заняться научной работой. Семья Тимошенко была довольно известна в США. Его сын возглав­лял отдел электроники в университете штата Коннектикут. Племянник также служил в университете агрономом. Профессор рассказал, что во время их встречи в доме сына в Коннектикуте, племянник стал говорить, что он украинец, а не русский, и что русские угнетали украинцев. Тимо­шенко выгнал его из дому и наказал больше на глаза ему не показываться.